его называла, – говорил с ней таким покровительственным тоном. Ведь она как-никак в Лондоне всего неделю и, вполне естественно, до сих пор взирала на город широко раскрытыми от восторга глазами. Но это вовсе не означало, что ей никогда не удастся стать частью замысловатого столичного высшего общества. Даже он приобрел налет городского лоска не сразу, а лишь спустя несколько посещений Лондона. Поначалу различие проявлялось только в манере одеваться. Он выглядел чрезвычайно щегольски в одежде, сшитой лондонским портным, а его новая стрижка то и дело вызывала восхищенные вздохи окружающих. Его обычно непослушные кудри были укрощены и тщательно уложены, отчего веснушчатое лицо разом лишилось мальчишеской округлости. Он больше не походил на добродушно-веселого сына местного сквайра, превратившись именно в такого мужчину, каким, по мнению Генриетты, был мифический Парис, – столь прекрасным, что даже богини вступали из-за него в спор. Постепенно она ощутила в нем и внутренние перемены, начала испытывать неловкость, поскольку он все больше и больше отдалялся от нее. На последнее Рождество Генриетта особенно остро почувствовала ауру замысловатости, которой окружил себя Ричард. Он стал скучно-изыскан и больше ничем не напоминал грубоватого, но честного паренька, который много лет крутился у нее дома.
Разламывая печенье, она мрачно размышляла о том, что неплохо было уже тогда принять его отдаление как должное и избавить себя от унижения, которое она пережила на дебютном балу у мисс Твининг. Или распознать намек в рассуждении Ричарда о том, что ей лучше вернуться обратно в Мач-Уэйкеринг. Он не хочет, чтобы она находилась в Лондоне. Но она убедила себя в том, что его слова не более чем неловкое беспокойство о том, как она привыкает к новой обстановке. Ах, ну почему она такая глупая? Почему отказывается принять очевидное? Если бы Ричард действительно волновался о том, как она справляется, то вызвался бы лично сопровождать ее повсюду. Постоянно наносил бы визиты в особняк Ледбеттеров и старался оградить ее от столкновения с нежелательными особами, которых, как он предупреждал, много в лондонском обществе.
Теперь Генриетте это тоже известно.
Положив половинку печенья в рот, девушка пыталась успокоиться тем, что хотя бы никому не призналась в своих романтических чувствах к Ричарду.
К несчастью, домой Генриетта вернуться не могла, ведь если бы она заговорила сейчас об объезде, все немедленно бы заинтересовались причинами такой поспешности. А ей в голову не приходило ни единой вразумительной отговорки. Не могла же она заставить свою дорогую тетушку Ледбеттер чувствовать себя каким-то образом повинной в том, что племянница так несчастна. И уж конечно, Генриетта не собиралась никому рассказывать о том, как глубоко заблуждалась по поводу Ричарда. Возможно, ее сердце и покрылось шрамами, но по крайней мере гордость не пострадала.
В том-то и затруднение. Если бы она стала настаивать на возвращении домой, не открыв при этом истинной причины, все вокруг и в самом деле решили бы, что она испугалась жизни в столице.
Находясь