сцены видны были как на ладони.
Пораженный, Славка замер под козырьком подъезда и стоял несколько мгновений, пока Ленка в очередной раз не размахнулась шваброй, как ледорубом, и не всадила металлический угол в стекло.
– Твою мать, – изрыгнул Славка, срываясь с места.
Куда, черт возьми, смотрят соседи – ну хоть бы кто-нибудь высунулся с балкона и пригрозил разрушительнице полицией, общественностью или божьей карой! Неужели все приклеились к телевизорам и пялятся на идиотическое шоу?
Пока он бежал к машине, часть стекла успела осыпаться мелкой крошкой внутрь салона.
Подбежав к обезумевшей валькирии, Славка поймал ручку швабры и попытался вырвать орудие – не тут-то было: Ленка была одного с ним роста, в объеме тоже не уступала. Кроме того, Славке досталась ручка, а Ленка успела ухватиться за металлическую часть, что значительно осложняло дело.
Они держались за швабру с разных концов и, раздувая ноздри, смотрели друг на друга. В этот момент Славку поразил Ленкин взгляд: он не был затуманен злобой или ненавистью – в нем лихорадочным огнем горел азарт.
У трезвой у Таськи истерик не случалось. Трезвая Таська была невозмутима, как дверь, за что Егор величал ее парадным именем – Таис.
В запасе у Егора имелось несколько вариантов имен супруги на все случаи жизни: домашнее, бытовое, уютное – Тая. Унифицированное Тася. Интимное Тасюсик.
Тася была родом из детства, где в киосках «Союзпечать» продавались наборы фотографий актеров и актрис, где мягкими, вкусно пахнущими руками обнимала мама, где отец громким шепотом будил на рыбалку.
Тая навевала ассоциации с талым снегом, туманами и запахом пробудившейся от зимнего сна реки.
Когда Тая-Таис-Тася накапливала изрядное количество претензий или одну, но фундаментальную, она моментально преобразовывалась в Таську, потому что все претензии мужу высказывала а) в нетрезвом виде; б) сопровождая бурными рыданиями.
В обычном состоянии голосок у Таисии был нежный, как лепет младенца, а во время истерик вполне мог конкурировать с китайской пыткой ультразвуком.
Оставалось только благодарить небеса, что опорожненная бутылка вина – не такое частое явление, к тому же не каждая бутылка сопровождалась слезами и соплями, как сегодня.
От непрерывных рыданий, поднимавшихся над грудой подушек, Егор безуспешно пытался дезертировать в пасьянс.
Главное, что его добивало, – он был уверен, что не знает причину нынешнего извержения. Вот хоть убей – не знает, и все.
Вечер проходил как обычно. Ужин готовили вместе – Егор любил, когда вокруг него все вертелось. Сколько бы народу ни было рядом, всем находилось дело. В такие мгновения Егор очень напоминал дядюшку Поджера из «Трое в лодке…», когда тот прибивает картину.
Как дядюшка Поджер, Егор неподражаемым тоном заявлял: «…Я все сделаю сам…» И в доме начиналась свистопляска. Единственное, что извиняло в такие моменты Егора, – результат. Он впечатлял. Уму непостижимо, но даже обычные макароны