Точное мышление в безумные времена. Венский кружок и крестовый поход за основаниями науки
ящик”) и кое-где придать фразам живости. Однако я быстро понял, что Карл знает английский просто превосходно, у него поразительно богатый словарный запас и великолепное владение идиомами. И хотя в ходе кропотливого труда на протяжении нескольких недель, когда я прямо-таки под микроскопом изучал текст и где-то вставлял словечко, а где-то убирал, все мои правки делались с глубоким уважением к сотням и тысячам мудрых взвешенных решений, оставшихся за кадром.
Естественно, у Карла оставалось полное право вето на все мои предложения, и он нередко им пользовался, поскольку меня иногда слегка заносило с экспрессивностью. Кроме того, я должен подчеркнуть, что большинство фразеологических оборотов в этой книге принадлежит Карлу, а не мне. Он и в самом деле умеет выбирать слова точно и живо! И, наконец, если читатель в этих главах заметит избыток всевозможных “ведь” и “в самом деле”, что ж, беру все на себя – это я виноват!
Возможность познакомиться поближе со многими яркими персонажами книги Карла – и с официальными членами кружка, и с “сочувствующими”, и с эпизодическими героями – многому меня научила и затронула глубокие душевные струны. Например, я сначала очень полюбил, потом возненавидел, а потом снова очень полюбил обожателя слонов, статистики и женщин Отто Нейрата. Мне было от души жалко беднягу Фридриха Вайсмана, которого годами эксплуатировал капризный и бессердечный Людвиг Витгенштейн. Я восхищался преданностью Адель Нимбурски, которая так самоотверженно поддерживала своего гениального, но душевно нездорового мужа Курта Гёделя. Меня неприятно поразил друг Альберта Эйнштейна Фридрих Адлер, который оказался таким же маньяком и злодеем, как и Иоганн Нельбёк, убийца главы кружка Морица Шлика. Я очень сочувствовал бесконечным мытарствам Розы Рэнд – и так далее и тому подобное.
Особенно трудно мне оказалось смириться с двумя фигурами: одна – философ Пауль Фейерабенд, который дослужился до звания лейтенанта в гитлеровской армии, а потом, после войны, отрекся от нацистского прошлого, получил докторскую степень по философии и вскоре прославился на весь мир многословными нелепыми заявлениями о методологии науки. Все это мне было глубоко отвратительно, и я, набравшись наглости, вставил в текст Карла несколько циничных слов, отражавших мое личное отношение к Фейерабенду, однако Карл наложил на мои резкие выражения вето, присовокупив доброе интеллигентное замечание: “Я тут слегка отредактировал, чтобы обвинение звучало немного мягче. Пожалуйста, поймите меня правильно: сейчас очень многие австрийцы и немцы посматривают на него свысока. Это легко. Но как бы они сами поступили на его месте? Большинство не оказались бы в рядах Widerstand [Сопротивления]. Такое невозможно статистически. Герои встречаются редко. И как бы я сам поступил на его месте?” Рассуждения Карла вызвали у меня глубокое уважение, и я постарался держать себя в рамках.
Второй персонаж, который был мне отвратителен, – двуличный философ Мартин Хайдеггер, который, когда Гитлер пришел