людей сторонится, серьезно ли у него с Веркой, болтающей всем, будто по осени свадьба, каких делов натворил и отчего взгляд такой тяжелый? Обижать старика Федор не хотел. Покуривая самокрутку и разливая по стаканам самогон, он отделывался от любых вопросов общими, ничего не значащими фразами или шутил. Ворошить прошлое желания не возникало.
Охотился, заваривал кипятком подсохшие ягоды черники и ароматные иголки ели, продирался сквозь сомкнутые ряды деревьев, глотал ледяную и одновременно обжигающую воду родника и ждал короткого, но теплого лета – жил как все, только не со всеми.
И вот однажды налетело необъяснимое желание вернуться, точно неуправляемый порыв ветра подхватил и понес. Конечно, такую глыбу не подхватишь и не понесешь, но душа уже настойчиво рвалась к дому.
Покидав вещи в спортивную сумку, пролежавшую под узкой кроватью полтора года, пересчитав пухлую стопку денег, хранившуюся все это время в целлофановом пакете под досками дырявого пола, Федор вышел на улицу. Полноватая Верка с накрашенными оранжевой помадой губами, поняв, что долгожданной свадьбы не будет (и ничего, что предложения никто не делал), сначала остолбенела, затем профессионально зарыдала и запричитала: «Как же ты мо-о-ог…» А уж потом, уперев руки в бока, старательно прокляла «любимого» на все четыре стороны. И так это у нее сочно и витиевато получилось, что мимо пробегавшая овчарка поджала хвост и бросилась наутек. «Никогда не женюсь», – наверное, думала собака, устремляясь к лесу.
А Федор даже не обернулся. Зачем? Перешагивая через лужи и грязь, направляясь к станции, он бодро прощался с жизнью в тайге – домой, домой, хватит…
Тутух-тутух, тутух-тутух, тутух-тутух…
– Москва! Москва! – разбудил утром крикливый голос проводницы.
Почтовый ящик выглядел жалко и уныло. Корявая дверца держалась на одной петельке и беспомощно свисала, демонстрируя миру полнейшую покорность судьбе. Наверное, какой-то подросток, хорошенько опухнув от безделья, отчаянно борясь со скукой, сломал замок и навел вот такую «красоту». Поморщившись, Федор легко оторвал дверцу и бросил ее в картонную коробку для мусора.
– Ирка дура! Ирка дура! Ирка дура! – сбегая по ступенькам, выкрикивал парнишка лет десяти-одиннадцати. Курносая девчонка, несущаяся следом, выдавала словечки покрепче, размахивая при этом сложенными вчетверо прыгалками. Картина была ясной – воинственная Ирка паренька догонит и поколотит, именно поэтому Федор мысленно встал на его сторону, большего участия он проявить не мог.
– Похоже, я дома, – сказал Федор, дотрагиваясь до шершавых, покрытых зеленой краской перил.
Поднявшись на свой этаж, он увидел около мусоропровода симпатичную молодую женщину. Мелодично напевая, она подметала пол стареньким, обмотанным синей изолентой веником. Оксана. Соседка. Лет тридцать, фигуристая. Кажется, она раньше делала недвусмысленные выпады в его сторону. Федор сощурился, точно вышел на охоту, вскинул ружье и навел прицел на глупую