собой усилие, чтобы разорвать эту, теперь уже почти одобренную мною странность и неправильность.
Он, едва касаясь, водил пальцами по тонкому шелку. Без нажима, это нельзя было бы назвать лаской. Но это легкое движение завораживало, возбуждало… Хотелось двинуться навстречу пальцам, сделать это касание ощутимым реальным…
Боже! О чем я только думаю!
– Мистер Эдвардс! – окликаю я его и не узнаю свой голос.
Он слишком тихий, слишком хрупкий, как веточка на морозе с хрустом ломается и становится шёпотом.
Но всё-таки этого хватило, чтобы меня услышали. Его рука замирает на мгновение, заканчивая своё движение, а затем выскальзывает из-под юбки. Мой босс берёт со стола чашку кофе, делает глоток и говорит:
– Можешь идти.
Я ухожу, сажусь за стол и только тогда, когда нас с ним разделяет дверь, начинаю отмирать.
Я не думала о том, что случилось только что. Мне кажется, если думать сейчас об этом, что-то там внутри не выдержит и сломается. Поэтому я с какой-то жадностью набрасываюсь на почту, входящие исходящие документы.
Эта простая, обычная и привычная работа оказывается той соломинкой, за которую хватается утопающий.
В этот день я еще несколько раз входила в начальственный кабинет и выходила из него, подавала документы на подпись, провожала туда посетителей, приносила кофе, и всякий раз умудрялась держаться подальше от его стола – дальше, чем на расстояние вытянутой руки.
Как будто если я перешагну эту невидимую черту, случится что-то ужасное.
Но ничего не происходило. Мой босс был собран, деловит и суров, и ничто в его поведении не указывало на те вольности, что он себе позволял. Теперь я уже и сама была готова поверить, что мне всё это только показалось.
Когда рабочий день закончился, он вышел из кабинета и сделал несколько шагов в направлении моего стола. Я немедленно подскочила и сжалась, почему-то готовая обороняться. Но он остановился на приличном расстоянии.
– Ты неплохо справляешься, Бриджит. Можешь считать, что ты принята. На следующей неделе будет готов твой контракт.
Я вежливо улыбнулась. На самом деле я не была уверена в том, что это хорошая новость. Откровенно говоря, сейчас я уже вообще ни в чём не была уверена. Но правила приличия требовали от меня ответа, и я не нашла ничего лучше, чем сказать:
– Значит, завтра в восемь тридцать?
Мистер Эдвардс приподнял бровь.
– Завтра? – он улыбнулся, и я подумала, что кажется впервые увидела его улыбающимся.
Обычно улыбка смягчает даже самые суровые лица, но здесь этого не произошло. Улыбающимся он выглядел ещё более опасным.
– Завтра выходной, – сказал он. – Приходить в офис вовсе не следует.
О, боже! Хороший же я секретарь, если не помню, какой сегодня день недели!
– Извините, как это я могла забыть… – начала я, но закончить мне он не дал.
– И всё же, думаю, завтра мы увидимся.
Теперь я уже совсем ничего не понимала. Как мы можем увидеться завтра, если это выходной?
Впрочем,