попадались мне на лугу за домом. Я ловила их для коллекции и протыкала булавками, живых и трепещущих, быстро перебирающих жесткими лапками. И вот, глядя на благообразного бородатого батюшку в длинном причудливом облачении, я почувствовала стыд и горе оттого, что так мучила маленьких крылатых существ, пользуясь их безответной беззащитностью. Наверняка им было больно, гораздо больнее, чем мне, когда я расшибала об асфальт обе коленки. Мне захотелось зарыдать в голос вместе с плачущими младенцами, которых окунали в купель, от чего они надрывались еще громче. Но я сдержалась.
Наблюдая за происходящим, я вспомнила виденный недавно в театре балет «Жизель», столь же красивый и непонятный. Преимущество сегодняшнего действа было в том, что я была на нем не просто зрителем, но и участником. И я погрузилась в мечты о своем блестящем будущем, о том, как, окончив балетную школу, я буду танцевать на сцене, разумеется, Большого театра, как я буду грациозно выходить на поклон и уносить за кулисы огромные охапки цветов – пионов, георгинов, «золотых шаров», астр и хризантем, по сезону. Эти мечты надолго отвлекли мое внимание от окружающего.
Когда я наконец очнулась, то увидела, что священник движется по кругу с большим крестом в руке, и все по очереди целуют этот крест. Я поняла, что и мне придется это сделать, и первая мысль была – бежать отсюда со всех ног. Дело в том, что была я очень брезглива. Когда мама руками давила апельсин, чтобы выжать сок для меня, я делала невероятное усилие воли, чтобы выпить этот сок и не обидеть маму. Когда дети во дворе предлагали мне до черноты пережеванную всеми по очереди жевательную резинку (в те времена она была редкостью), я с отвращением отшатывалась, борясь с подступающей тошнотой.
Страшный момент приближался, и моя паника достигла апогея.
Вот перед моим лицом завис этот пресловутый, зацелованный многими губами крест. Мне казалось, он маячил передо мной целую вечность. Я до мельчайших подробностей разглядела висящего на нем человека в набедренной повязке, с раскинутыми в стороны руками, смутно и мучительно припоминая, что я что-то знаю об этом человеке, но никак не могу вспомнить.
Я не прикоснулась к кресту. Он проплыл мимо меня, и я, испытывая большое облегчение, граничащее с эйфорией, отправилась бродить по церкви, то и дело трогая свой лоб, намазанный чем-то маслянистым и очень душистым. Изображения людей в больших золотых рамах были мне неприятны, потому что странно и явно намеренно искажали реальность, максимально приблизиться к которой я тщетно стремилась в собственных рисунках.
В самом темном из темных углов храма меня остановила маленькая старушка в черном платье и черном платке. Она налила воды из серебряного кувшинчика в серебряный же стаканчик и протянула его мне. Я доверчиво взяла обеими руками стакан и сделала большой глоток.
Вода была горячей и горькой, как полынь.
Недоумевая, я вопросительно уставилась на старушку. Она одобрительно покачивала головой и улыбалась, глядя куда-то сквозь меня.
Я выпила все до капли.
И снится мне сон.
Огромный