можно назвать «из грязи в князи». Этой дорогой и хотел бы идти Серёжа Иевлев, выходец из простой ленинградской рабочей семьи. Отучившись в школе на «хорошо» и «отлично», он поступил в семинарию и в самых смелых мечтах видел себя одним из тех церковных выдвиженцев, которые уже в юные годы начинают активничать в каком-нибудь из епархиальных отделов, а там, глядишь, в возрасте лет двадцати предложат и постриг вкупе с назначением на должность в этом же самом или другом отделе.
Конечно, Сергей догадывался, что выдвиженцев возвышают не «просто так», а через «продажу дьяволу души», то есть через подписку о сотрудничестве с органами. И он был на это готов, и это случилось; вот только вместо взлёта в Москву или хотя бы в епархиальный отдел Петербургской митрополии его отправили в глухой городишко Тихвин на востоке Ленинградской области. Там, правда, в монастыре собирала толпы потемневшая старинная икона Тихвинской Божьей матери, но всё-таки – после Петербурга – уж слишком захолустно!
И отец Алексий хватался за любую возможность побывать в Питере.
***
С другой стороны, в первый же год жизни в Тихвине Алексия очаровал, поразил, да что там – сбил с ног волной красоты Тихвинский монастырь, основанный ещё при Иване Грозном. Белые крепостные стены с узкими бойницами, с большой надвратной башней, в которой торговали теперь монастырским квасом и сдобой, – всё, конечно, пришло в запустение, но, стоило выкосить разок полянку возле этих стен с их выступающими из-под осыпавшейся штукатурки древними кирпичами, стоило поймать взглядом куст бузины с её резными тёмными листьями и ярко-красными ягодами на фоне белого крепостного контрфорса, стоило прислушаться к шуму июльского ветра в вершинах громадных клёнов и лип, и прочих деревьев в парке перед монастырём, с его мощёнными камнем дорожками… И всё: как говорится, ты «поплыл». Ни уходить, ни уезжать отсюда не хотелось.
Удивительно было, как христианство делает любую местность похожей на средневековую Европу! Конечно, географически Тихвин – и есть Европа, но в современной жизни отличия велики, а услышь-ка звон колоколов там, наверху, на стальных балках, вделанных в белёную кирпичную кладку, подними голову и взгляни на древние арки (а иногда и опусти голову, чтобы не удариться лбом о низкую притолоку), посмотри на булыжник монастырского двора, на то, как женщины насадили розы и прочие цветы – вертоград земной – перед храмом, – и ты перестанешь понимать, где ты, в Авиньоне, Лейпциге или Тихвине. И река Тихвинка с её кустами ивы и жёлтыми кувшинками покажется Луарой, Сеной или верхним Рейном.
В общем, жить бы там и жить, спасаться вдали от мира, – но душу-то спасать и не давали! Не было ни уединения, ни настоящего – великого – безмолвия, а были мелкие дрязги… Да теперь уже и не мелкие, усилившиеся с назначением нового наместника, молодого епископа Мефодия, привёзшего с собой в Тихвин небольшую, но сплочённую команду. Главным в ней, пожалуй, был Стронский Иван Вилович, одно только отчество которого верующего человека могло ужаснуть. «Вилович» –