по целому часу врага потрошит, а так-то чего?
– Но особенный враг ведь, особенный.
– Тю! Вы что же думаете, первый он такой, кто до Роман Семеныча с занозой добирается? Ить двести тыщ золотом Деникин отваливает за нашего любушку, живого или мертвого. Ну вот и пытают, паскудники, счастья по-всякому. Рубаки самые что ни на есть из казаков до него дорывались, да кто супротив Леденева на шашках устоит? Да на нем, ежли хочете знать, ни единой царапины нет – ни один своей шашкой до тела его не достал, – уже неистово расхваливал комкора Мишка. – Ну вот и подбираются по-всякому. То из винта ссадить, подлюги, норовят – стрелки такие есть, что за версту без промаха нанижут, – то, вон как энтот офицер, ужалить норовят, тоже как и змея, с одного, стал быть, шагу дистанции. Оно страшней всего – такая подлость аль измена. Мы ить и с пищи пробу кажный день сымаем, потом только ему, Роман Семенычу, даем.
– Так и заняться этим офицером со всей строгостью.
– На ремни, что ли, резать? – усмехнулся Жегаленок, покосившись на Монахова. – Так ить ничем хужее смерти не накажешь. Как его ни пытай, а все одно успокоенье выйдет. Из чего ж лютовать?
– Ладно, поехали, – поднялся Сергей и стал отвязывать Степана от решетки.
Да кого же он только что видел? А может, вы больны, товарищ Северин? Увидели столько всего в один день, вот вам и начало являться невозможное?
– А Особый отдел сейчас где?
– Да, кубыть, где-то тянется, – откликнулся Мишка, подавляя зевок. – Могет быть, под Грушевской, а то и вовсе под Лихой. Чижелая служба у них. Со стульев по неделям не слезают, как и мы с коней. Всё измену вынюхивают: а ну иди сюда падлюка-самогонка да следом лезь предатель – кислый огурец. Вся и работа у сердечных, что нам, негодяям, грабиловку шить, прихвати я, положим, у какой-нибудь бабы хучь с меру ячменя.
– Ты вот что, Мишка, увидишь особиста – укажи мне.
А девушка эта, сестра милосердия, – тоже, что ль, померещилась? А может, местная, при госпитале тут была? Ведь полезут, как Мишка к той, свойской, – нельзя допустить.
– Послушай, сестра на дворе там была…
– Зойка, что ль?
– Я не про ту, к которой ты пристал.
– Так я и говорю вам – Зойка. Чего ж, не понимаю, про какую вы? – ухмыльнулся Жегаленок. – На ту-то вы и не посмотрите, а энта барышня, совсем наоборот, из ваших, городских. Ее, породу, сразу ить видать. На ней и вшей-то зараз, может, как на кошке блох, а все одно: коль я при ней сыму портянки, ее аж всю наперекос возьмет, до того ей мужицкая грубость противна… Да вы не сомневайтесь, товарищ комиссар. Честная девка, – заговорщицки склонился Мишка к Северину. – Да и комкорова она.
– Чего? – рухнул сердцем Сергей.
– Да хожалка его, а теперь вроде как, получается, крестница. В Саратове за ним ходила по ранению, из соски, как дите, выкармливала, когда совсем плохой он был. Так что ежли ее хучь грубым словом тронет кто – Роман Семеныч выхолостит зараз. У нас и вовсе с этим строго. Ежели так, по доброй воле, так отчего бы и не сделаться: и ей, бабе, радость, и тебе то же самое. А чтобы дуриком