Богу! – обрадовалась Александра Федоровна и перекрестилась. – А ты иди, поспи.
– Да нам, ваше величество, здесь-то привычнее.
– Скажи: его величество приходил?
– Приходил, тоже спросил и ушел… туда, – махнул рукой в сторону покоев вдовствующей императрицы-матери Марии Федоровны Романовой.
– Хорошо, отдыхай, – Александра Федоровна тихо пошла обратно в свой кабинет. Шла и думала: «Все-таки пошел к Минни. Зачем разрывать мое сердце… Ах, Алеша, Алеша, сынок… Надо звать старца Григория. Не будет наследника – не будет и нас… – и как-то не к месту еще подумалось: – Вернуть бы все назад. Куда “назад”? В Дармштадт, в детство? Избави боже! Эта нищая Германия! Это вечное: “Этого нельзя, того нельзя!” Фике чуть не голой приехала в Россию и всего добилась. Вот же дворец – ею построен! Надо держаться и Николая держать, – слабый он. Любящий и слабый».
III
Глеб Смирнитский, выпускник по первому разряду одного из лучших военных училищ России – Павловского, что на Большой Спасской улице столицы империи – Петербурга, в звании подпоручика ехал на войну – Вторую отечественную. И домой ехал, в Польшу, точнее, в ту часть разодранной между Россией, Германией и Австрией в результате Венского конгресса Польши, что принадлежала России на праве унии и называлась Царством Польским. Он не был дома все четыре года учебы в военном училище, и на душе у молодого человека было радостно и грустно одновременно: из-за желания побыстрее увидеть и обнять любимых и родных ему людей и от наступающей неизвестности, связанной с объявленной войной. Еще никогда он не видел столько людей, охваченных патриотизмом, больше похожим на умопомешательство, заполонивших весь Невский проспект столицы империи, которую зачем-то наскоро переименовали в Петроград (чем старое название помешало?), и в этом «ура-патриотизме» под визг и обморочные падения дам орущей толпы, несущей на руках людей в офицерской форме, было что-то неестественное, не радостное, а страшное и дикое – азиатское. А что камни в витрины немецких магазинов летели, то и это считалось проявлением русского патриотизма.
На вокзале усыпанный цветами и поцелуями восторженных столичных курсисток молодой человек с трудом пробился к своему вагону. Провожающая военных толпа выла и ревела от счастья.
Глеб Смирнитский был поляком наполовину – по отцу. Мать, Татьяна, была русской, дворянкой, дочерью полковника Глеба Александровича Переверзева, геройски погибшего на русско-японской в Порт-Артуре. В честь деда и был назван молодой человек. Мать Глеба молоденькой девушкой влюбилась в приехавшего на несколько дней в Москву журналиста одной из варшавских газет Станислава Смирнитского и, тайком обвенчавшись, уехала с ним в Польшу. В семье Переверзевых разразился страшный скандал: к неравному браку (Переверзевы были дворянами со времен Петра I), да еще с католиком, отнеслись с нескрываемым раздражением, дочку не понимали и проклинали: как могла она выйти замуж без согласия родителей, за какого-то