момент нашей жизни.
Мне и брату вспоминать особенно было и нечего. Мы были слишком малы.
Единственный образ Мамы, который всегда предстаёт и вызывается в моей памяти, это – её чрезвычайная болезненная худоба, нездоровая потусторонняя бледность и безграничная нежность, исходящая от неё. Такой она выглядит и на всех фотографиях.
Брату, у которого аутизм, вспоминается её извиняющаяся улыбка, нервозная суетливость и то, что она беспрестанно и маниакально, в какой-то судорожной поспешности и даже в физическом голоде, целовала его руки и пальцы, прижимала его ладони к своим щекам, закрывая при этом глаза; переходила на круг и снова целовала его руки и пальцы, пока он их от неё буквально не отдирал, а сам не отпихивался.
Мне она ещё запомнилась выражением бесконечного страдания на лице и съёживания во всём теле, словно она хотела уменьшиться до маленькой едва заметной прозрачной капли.
Вот и всё, что мы о ней запомнили.
«Да неужто это и „всё“?» – воскликните Вы горячо, с надрывом и болью в голосе
– Увы… именно, «всё».
Папа часто спрашивал нас, начиная с «А помните, как …?», но спрашивал с опаской, не желая услышать от нас так огорчающего и разочаровывающего его нашего «Нет», с отрицательным мотанием голов. Выдавать нам этого «Нет» болещеннно не хотелось и мы его как можно тише, заглушённее выдавливали, при этом, как бы, вымаливая прощение за то, что ничего из этого «А помните как…» мы вспомнить так и не могли.
Папа редко когда был весел, но он так старался, так старался, чтобы в нашем доме был смех, юмор, лёгкость и, чтобы всё это было естественным и неподдельным.
Он вырастил нас один, никогда так и не женившись вторично. Не помню я, чтобы он хотя бы раз сходил на романтическую встречу с женщиной. Единственными женщинами, которые и появлялись в нашем доме, были прислуги, ватагой, с говорливым шумом заваливающихся в наш дом еженедельно, убирать его и выскребать. Повзрослев, я не раз слышала, что Папа, якобы, «ненавидел женщин», что было очередной ложью, одной из многочисленных, которые шептались о нём, вываливаясь изо всех дыр и человеческих помойных ям.
Так мы прожили 15 лет.
На 24-летие брата и моё 22-летие – он попросил нас обоих непременно приехать к нему. Но мы бы и так приехали, без его приглашения: брат и я всегда праздновали дни рождения вместе и всегда, с Папой. Дело в том, что мы оба умудрились родиться с разницей лишь в 1 день. В один день и 2 года. Да ещё и в конце Декабря – 26 и 27! Так что, Рождество, Дни рождения, Новый Год, а затем – Православное Рождество 7 Января, – мы аккуратно праздновали каждый год вместе. Но Папа настоятельно попросил нас приехать, что нас, конечно, порядком смутило и обеспокоило: «Стареет» – согласилась я и брат – «думает, что до следующего года может не дожить».
Ему было уже 75.
– Что-то мне не по себе: тяжесть на душе – бросила я с необъяснимой дрожью