душевной, Олег решил еще добавить шефу, что и спать с секретаршей тоже не стоит. И теперь вот, стоя перед киоском и пересчитывая оставшуюся в кармане мелочь, он понял. Действительно не стоило говорить им правду. Глупо как-то, по-мальчишески.
Мелочи как раз хватило на бутылку минералки. И уже прополоскав рот и, допивая воду, Олег вдруг вспомнил, что деньги то эти были на проезд. Э-э-эх, ну и черт, с ними. Придется через полгорода пешком идти. Ну да не беда. Не впервой.
Гулять Олегу тоже было «брезгливо». Проходя мимо припаркованных тут и там иномарок, да еще так припаркованных, что приходилось буквально протискиваться между ними и стенами домов, хотелось выть от тоски. Ну почему у него, такого умного, такого честного и искреннего человека нет, и никогда не будет машины. Наверно я мало работал, пронеслась мысль. Да нет. Тут же пронеслась другая. И вспомнилось, как шеф две недели отдыхал на «больничном» в Альпах, а Олег оставался допоздна, чтобы к сроку подготовить отчеты. И почему-то вспомнилось, как шефу почти сразу по приезду вручили премию за «гениальные» и главное быстро составленные отчеты.
Разглядывая какую-то, особенно яркую и светлую витрину с деловыми костюмами, вспомнилось как он, Олег, попытался пролепетать свою замученную и тихую правду. Вспомнилось, как жалко у него это вышло. Вот стоит Он, шеф в своем неизменном деловом костюме. И вот он, Олег, в своем затасканном вязаном свитере перед всем коллективом отдела пытается сказать, что это не шеф писал все эти отчеты. Что это Я, Олег. Но его тихого шепота никто не слышит. Не потому что никто не слушает. Просто шеф, как назло, открывает приготовленную бутылку шампанского, и секретарша Люба громче всех кричит свои глупые поздравления. Вот она, минута славы. И как всегда она не его, не Олега.
Легкий ветерок, как принято, загулял между домами, потянул за собой вечерний холод. С крыш постепенно перестало капать, а лужи явно готовые к такому повороту событий, стали затягиваться легкой корочкой льда. Совсем еще тоненькой и наивной, но почему-то Олегу не хотелось ее ломать. Хотелось обойти, переступить, и дать ей созреть и окрепнуть. И тогда, возможно завтра, эти лужицы станут настоящим катком, и можно будет прокатиться разок.
Но вот какой-то прохожий шагнул, и тонкая пленка льда треснула, не успев замерзнуть. И другой прохожий, шагнув в такт, пробил пленку на другой луже. Олег искоса смотрел на это смертоубийство и понимал, что никому нет дела ни до этих луж, ни до этого льда, ни до него. И даже друг до друга никому из этих прохожих, пожалуй, тоже нет дела. И хорошо еще, если завтра утром, дворник на своем участке или продавец на пороге своей витрины, не поленившись, посыплет солью. А иначе быть беде. И эти окрепшие замерзшие лужи смогут отомстить не замечающим их прохожим. Всем кто их не замечал, кто давил и разбрызгивал. Всем, но не ему. Олег со злорадством представил, как завтра будет кататься на этих лужах, а прохожие, засматриваясь на него, поскальзываться