хапугам и барышникам. Уж им-то, точно, жизнь российской глубинки с её повседневным крестьянским трудом и непосильными заботами, когда ко всему ещё по стране прокатились без перерыва две губительных войны, так вот им эта жизнь была, мягко выражаясь, безразлична. Наплевать на всех и вся, вот их жизненное кредо.
Ну а уж смолчать-то Есенин не мог. Да и как молчать, когда кругом такое творится. Посему хулиганский цикл стихов Есенина – это дерзкий талантливый эпатаж. Не более. Но какой!..
Этого, конечно же, Есенину не прощали. Отсюда бесконечные стычки и скандалы. А куда же без них. Да и сам Поэт не боялся ни стычек, ни скандалов, ни публичных обвинений в адрес толстосумов. А впрочем, поделом им!.. Ну, естественно, возле Поэта всегда крутилась разношёрстная публика. Это уж как водится. Кому-то были выгодны эти самые скандалы, кто-то, искусно подливая масло в огонь, подталкивал его в пучину страстей. Было? Конечно же, было. Как и были и такие, кому всё это было на руку. Кто купался в ореоле славы Есенина, как в собственной. А на муки и страдания самого Поэта им было наплевать. Да, что о них говорить – прилипалы.
Но было и другое. Не только скандальная слава по Москве. Не только. Ведь на деле (и время лучший тому из судей) и «Москва кабацкая», и хулиганский цикл стихов, по большому счёту, – все та же мятежная русская удаль и бесшабашный размах русской души. И всё это сродни самому Есенину, его трагической и неповторимой судьбе, втянутой в водоворот бешенного бурного потока реки, каковыми были страшные социальные потрясения тех лет в России, растерзанной к тому же жуткой, братоубийственной Гражданской войной. И душа Поэта, не побоюсь такого сравнения, была одной сплошной кровоточащей раной. Ибо муки и страдания русской души, русского человека, были мукой и страданием самого Поэта. Так оно и было. И попросту по-другому быть не могло. Вот оттого-то, и мятежный взрывной дух его стихов, бунтарская стихия, где в каждом слове вызов, как жест отчаяния, всему тому, что сломало мечту о земном крестьянском рае, покорёжило и сгубило в одночасье и судьбу самого Поэта, и судьбу страны. Вот потому-то и зазвучало по-хулигански:
«Мне осталась одна забава —
Пальцы в рот и отчаянный свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист…»
Свист… Это так, по-русски, отчаянно и дерзко, разбойно, как у Стеньки Разина, как всегда велось на Руси-матушке, когда другого уже не дано. Так, наверное, расстаются навсегда, без оглядки с тем, что ушло безвозвратно, сгинуло в пучине кровавого лихолетья. Свист!
И всё же, всё же, всё же… Несмотря на отчаянье и тоску, что корабль жизни в очередной раз выбросило на мель, душа Есенина стремилась в синеву бездонного русского неба, к белым облакам, где промелькнул быстрым росчерком журавлиный клин, растворившись у горизонта, бросив напоследок вместе с печальной песней своей и прощальную слезинку,