сказать – любой. Каждый из них. Каждый, кого ни возьми из его друзей-мальчишек, был на самом деле этим человеком, актером, которого никак не звали и которому было вовсе не пять лет. Не пять, потом – не восемь, не десять и не тринадцать. Он играл их всех – Джорджа из Кливленда, штат Огайо, Мунира из Мараккеша, Чена из Пхеньяна. Менял киберлуки, как перчатки. Переключался с языка на язык, натаскивая Митю в английском, французском и хинди, в арабском и немецком. А на самом деле не знал ни одного, все делала за него программа. А лет ему вообще было тридцать. Или двадцать. А может быть, пятьдесят. Митя не запомнил – просто не в состоянии был все это переварить.
Воззрившись на Никиту во все глаза, он слушал – и не верил услышанному.
– …А девчонок играет моя напарница. Катя – это она. И Хильда, и Амели…
– …Помнишь, как ты хотел позвать на свой день рождения всех своих друзей? Тебе тогда исполнялось десять. Ты притащил все скайп-хэды в одну комнату, «рассадил» за столом и принялся всем названивать. Вот же мы с бабулей тогда стреманулись, не хило так! За головы схватились, не знали, что и делать! Пришлось устроить всемирное отключение электричества…
– А помнишь, как ты позвонил Сураджу, а вместо него в его комнате сидел Чен?
– А разве ты не заметил, что на связи никогда не бывает больше двух человек? Не задумывался, почему так? Да потому что так и есть: нас всегда было только двое!
Митя хлопал глазами и честно старался въехать в то, что впаривает ему Никитос. «Въехать», «впаривает» – это были его словечки, Никитины. У них, двух русских парней, много было таких словечек, и не только таких, были и другие, которые бабушка Мити и мама Никитоса точно бы не одобрили. Были словечки, которые они роняли сдавленными придушенными голосами, поглядывая через плечо и нервно хихикая. Были такие, от которых Митя поначалу заливался краской, а потом, последние года два – только небрежно гыкал, сдувая челку. И что, получается, Никитос – никакой не Никитос? Его лучший друг – престарелый актер, которого наняли «расти» вместе с ним, с Митей, изображая сначала ребенка, потом подростка?..
– Ты гонишь, чувак, – пробовал сопротивляться Митя. – Ты просто меня разводишь! Как тогда Чен с Сураджем. Так я тебе и поверил! Ха-ха!
– Да уж, развод получился что надо, нехилый такой разводик… Твоя бабуля меня чуть не убила за этот трэш! Вот ведь, кнопкой промахнулся – а у тебя в итоге вся жизнь вверх тормашками! – Никитос, то есть человек, играющий Никитоса, был беспощаден. – Помнишь, как ты из-за этого убивался, чуть с ума не сошел?
Митя помнил. Очень хорошо помнил. Им тогда было по двенадцать лет…
В тот раз он не сразу сообразил, что именно тут не так. Чен улыбался ему своими темными азиатскими глазами, скалил крупные зубы-лопаточки, а за спиной у него виднелась хорошо знакомая Мите кровать с балдахином и грудой разноцветных подушек, массивная статуя Ганеши возле тумбочки и плетеный коврик на стене – бирюзовые и малиновые, засасывающие взгляд психоделические узоры в виде заключенных друг в друга разновеликих капель.