и соблазнительно изгибалась.
Женечка очень не хотела заниматься с Олегом «этим», но когда он входил в неё, она почему-то приняла его со всей страстной неистовостью, и «это» повторилось раза три – сначала как обычно, потом сзади, а в третий раз она предпочла быть и сверху, и сбоку, и лёжа на животе.
Случился бы и четвёртый раз, но не захотел уже Олег. Женечка чувственно пыталась вернуть его мужскую силу, помогая возникшей чувственности языком.
Голова кружилась. Чёрная слизь прилипла в расщелине между полушариями мозга и ныла каким-то непонятным смущающим образом и какой-то странной шокирующей мыслью.
Когда Женечка приехала домой, муж был дома и готовил яичницу.
– С одногруппницей встречалась. Поговорили о том, о сём… Выпили немного. Ну, знаешь, как это бывает, любимый… От неё не отвяжешься. Не обижайся, Олежка. Я люблю тебя.
Женечка хотела стереть телефон Олега, но почему-то не стёрла и присвоила номеру имя – «Олежка». Правда, «Олежек» оказалось двое, и она, нахмурившись, переименовала – «Козер О. Г.»
VI
В середине апреля на лавочку на берегу озерца, заросшего камышами, в безымянном парке на краю большого города, кряхтя, приземлился старичок с аккуратной седой бородкой. Он посидел не более пяти минут и, отдышавшись, ушёл, неприлично измарав свои штаны чёрной слизью. Солнце разогрело её, словно смолу, и она стала вязкой, чрезвычайно липкой и едкой.
Старичок на выходе из парка постоял возле детской площадки – с каруселями и аттракционами, повздыхал и двинулся по Козерожскому переулку к церкви Святого Духа, что в Козерогах. Пройдя грязные подворотни, он пересёк оживлённую площадь, по периметру усыпанную магазинчиками с яркими витринами, среди которых гордо возвышались рекламные щиты и огромный ситивижн, поднялся по ступенькам к паперти и, истово перекрестившись, вошёл в убогий, обшарпанный, приземистый храмик.
– Здравствуйте, Василий Иваныч, – прошептала суровая баба на свечном ящике.
Старичок раскланялся и, с жёстким, каменным лицом поставив свечки на канон, праздник и Николаю Чудотворцу, встал в куцую очередь в левом пределе – на исповедь.
– …не усрамися, ниже убойся, – монотонно и устало бубнил поп. – Если скрыеши что от мене, сугуб грех имаши. Внемли убо, пришел еси во врачебницу, да исцелен отыдеши…
Храмик изнутри давил приземистостью ещё больше, как бы наваливаясь сверху своими тяжеловесными формами, однако тяжеловесность смягчалась непритворной основательностью древних стен, а приземистость – непритворной возвышенностью иконостасов и ликов, изображённых на них.
Старичок смягчился и обрушился ниц земными поклонами. Он продолжал опускаться и подниматься до тех пор, пока куцая очередь вконец не иссякла и поп снисходительно и многозначительно не пригласил его к себе.
– Что же это вы, Василий Иваныч, – укорил он, – так себя мучаете? Эдак раньше времени Богу душу отдадите.
– А мне,