его «наш брат Игор», и до сих пор ходят на его могилу, цветы носят… Видимо, это сыграло роль, что меня приняли, несмотря на то что я русский…
Конечно, я всё понимаю теперь и не хочу никого обидеть своим недоверием. Ненависти во мне нет, а горечь осталась. Вкус войны… Ведь это моя жизнь, и всё, что в ней было, – мое. С этим и живу… Вспоминать, правда, стал меньше и как-то эмоции стираются со временем. Наверное, это правильно, нельзя в себе столько боли носить, а то для радости места не будет.
Раньше я думал: «Уже 42 года», а теперь говорю: «еще 42 года». Вроде цифра одна и та же, но какой разный смысл…
А когда только вернулся на гражданку, будто надорвалось во мне что-то. Хотелось оставить всё там, где оно осталось, но мысли возвращали меня туда, я даже разговаривал сам с собой, хорошо хоть не вслух. «И что же – стер всё напрочь? – спрашивал у себя. – А какой ты новый?» Потом мне начинало казаться, что я меняюсь. Я чувствовал, как с меня как будто слезает кожа, как у змеи, образно, конечно… Никто этого не замечал, только я один знал об этом. Рассказал как-то Костику, а он пошутил: «А чешется под рубашкой кожа старая?» После этого больше никому не рассказывал. Разве объяснишь, что с тобой происходит на самом деле? Я еще не понимал тогда, хорошо это или плохо. Просто по-другому – и всё. «Посмотрим, что будет дальше», – как любил повторять наш комбат в самый не подходящий для этого момент, когда и так всё казалось очевидным и страшным. Еще одной его любимой поговоркой была эта: «Жизнь – опасная штука: от нее умирают». Однажды новичок спросил его, после слов «посмотрим, что будет дальше» – не опасно ли это? И он сказал ему:
– Ты у «Хирурга» спроси, он точно знает, – имея в виду меня.
И продолжил:
– Он почему здесь, как думаешь? Потому что не захотел нормальных людей резать, жалко ему их было, так его сюда определили, чтоб не жалко, здесь ведь жалко бывает только у пчелки в попке.
Дразнили они меня «Хирургом», ну, чисто дети в школе. У самого комбата тоже «звание» было – «Боцман», хотя никакого отношения к морю он не имел. Просто кому-то под водку открылся: сказал, что в детстве хотел моряком стать, вот и разнеслось. Здесь это быстро, как пуля летит. Так и остался он «Боцманом». Навсегда остался, потому что убили его…
Но сейчас судьба не предвещала ничего плохого. Даже напротив. Я пробил клювом яйцо и вышел из скорлупы, отряхнувшись. Такое чувство у меня было только в тот момент, когда я понял, что меня не убило. Мне хотелось тогда орать: «Я живой!» – хотя для всех это было и так очевидно. Осмотревший меня айболит сказал: «Повезло тебе, пацан». Я поверил ему и потерял сознание – от потери крови, как объяснили потом.
Сегодня я чувствовал себя счастливым. В метро рядом со мной сидел мужчина лет пятидесяти, без всякой растительности на голове. Он читал книгу и щурился, – наверное, у него было плохое зрение – близорукость, у меня друг по школе так делал, когда хотел прочитать буквы на предметах в магазине. Но, может быть, мужчина так улыбался – одними глазами. Мне стало интересно, и я спросил:
– А