же я дура – ревновать к овце. Я не хочу больше его спрашивать, но он сам нарушает молчание.
– У отца была ферма, – говорит он. – Много овцов. Мой брат весь день был с ними.
– Овец, – мягко поправляю его я. – Овца – женского рода. Мужской – баран.
– Овец, да. Сначала я был маленький, потом вырос, и у меня было свое… как это по-вашему?
– Стадо?
– Да, стадо. Десять овцов.
– Овец.
– Ну, овец, баранов, это одно и то же. Десять было, и я за ними ухаживал. Один год, два года, все хорошо, каждый баран здоров. Потом одна девочка-баран больная.
– Баран-женщина – это и есть овца.
– То есть как вы – женщина, – улыбается он. – Да, верно. Моя любимая вы-баран, значит овца. Марьям звали. Я ее из рук кормил. Когда я в школе был, мои братья перед ней еду ставили, как перед другими овцами, те ели, а Марьям нет, отворачивалась. Она меня ждала. Прихожу из школы, к Марьям бегу, она ко мне бежит, я ей есть из рук даю. – Он мгновение молчит, потом продолжает: – Даже когда болеет, ко мне бежит. Ей бежать трудно, но она бежит. Раз я из школы пришел, мама говорит: пропала Марьям. Я иду к Марьям, ее нет. Мы всюду искали – в траве везде, в полях везде. Нет Марьям. Потом слышим, сын соседа нашу овцу взял, зарубил и продал мясо и шерсть, чтобы курево и все такое купить. Мне сосед говорит: хочешь, я за тебя его убью? Я говорю: нет, мою Марьям все равно не вернуть.
– Это было хорошо с вашей стороны – сказать ему, чтобы сына не убивал, – замечаю я.
Алехандро говорит «угу», и я боюсь, что он мог услышать в моих словах иронию. Мне надо быстро это впечатление исправить и показать ему, что я совершенно не собиралась над ним смеяться.
– Вы эту овцу и вправду любили, – говорю я и, еще не договорив, понимаю, как фальшиво это звучит.
Он отбрасывает в сторону свой картонный стакан, и я спрашиваю его, почему все рабочие бросают эти стаканы прямо на пол в гостиной. Он отвечает, что это неважно, что все уберут, когда будут стелить пол. «Сейчас это все мусор», – говорит он твердо, сопровождая свои слова решительным взмахом рук, затем поворачивается и идет наверх красить стены ванной на втором этаже.
Я купила не тот строительный раствор, и теперь Алехандро помогает мне донести три мешка до машины – мне надо опять съездить в магазин стройтоваров, чтобы поменять этот раствор на нужный. Я сообщаю ему, что понятия не имела, что раствор для пола – не то, что для стен. Моя наивность вызывает у него снисходительную улыбку, и я в который раз очарована прямо-таки детской гордостью, с которой он демонстрирует свое превосходство надо мной в строительных материях. Еще мне приходит в голову, что причина его сегодняшнего джентльменского поступка – того, что он помогает мне нести тяжелые мешки – объясняется его готовностью признать, что я для него что-то значу. Я так тронута этим редким проявлением внимания, что, когда я возвращаюсь из магазина и он помогает мне выгрузить новые мешки из машины, я решаюсь попросить его взглянуть на комод, который я крашу, и оценить, как я покрасила верх. Я привожу его к комоду и жду реакции.
– Надо было его сперва отшкурить, –