Должен сделать. Черт, черт, черт… я должен это сделать. Должен его убить. Я поднимаю нож. Вот, я уже поднял нож.
Аарон повернулся ко мне – даже не особо быстро, а так, будто его кто по имени окликнул. Он меня видит – а я стою там, словно меня вкопали, нож в руке, высоко, не шевелюсь даже, как чертов трусливый идиот, который я и есть, – а он меня видит и улыбается, и вы не поверите, как жутко на этой рваной роже смотрится улыбка.
– Шум твой выдает тебя, юный Тодд. – Тут он выпустил девочку, которая уже связана и избита, так што бежать даже не пытается.
Аарон делает шаг ко мне.
Я делаю шаг назад (заткнись, ну пожалуйста, просто заткнись).
– Мэр будет огорчен вестью о том, что ты безвременно покинул земную юдоль, мальчик, – еще шаг.
И я – еще шаг. Нож – в воздухе, безо всякого толку.
– Ибо нету Господу дела до труса, – сообщил Аарон. – Не так ли, мальчик?
Левая рука его быстро, змеей, стукнула меня по правой – нож полетел к черту. Своей правой он плашмя отвесил мне оплеуху, сшиб в воду, и вот уже его колени встали мне на грудь, а грабли сдавили горло, штоб уж наверняка, – на сей раз физиономия у меня очутилась под водой, так што дело пошло быстрее.
Я пытался бороться, но проиграл. Проиграл. У меня был шанс, но я проиграл и заслужил все это, и я дерусь, но сил у меня еще меньше прежнего, и я чувствую: еще немного – и всё. Чувствую, как сдаюсь.
Всё.
Всё…
И тут моя рука нащупывает под водой камень. ХРЯСЬ! Я хватаю его и бью Аарона в висок, не успев даже сообразить, што делаю. ХРЯСЬ! И еще раз ХРЯСЬ! И еще.
Сквозь воду я вижу, как он валится с меня вбок, и подымаю голову, давясь водой и хрипя, и вот я уже сижу, и еще раз подымаю камень ударить его, но он почему-то лежит в воде, мордой наполовину под, наполовину над, зубы скалятся сквозь дыру в щеке, и я отползаю от него на заднице, кашляя, плюясь, но он не движется с места, только чуть погружается, не шевелится.
У меня, кажется, порвана гортань, но меня рвет водой, и воздух вроде бы все-таки проникает внутрь.
– Тодд? Тодд? Тодд? – интересуется Мэнчи.
Наскакивает на меня, лижется, лает, юлит, как маленький щен. Я чешу его промеж ух, потому што сказать все равно еще ничего не могу.
А потом мы оба почувствовали тишину и подняли глаза, и над нами стояла она, девочка, руки все еще связаны.
А в руках – нож.
Секунду я сидел, замерши на месте, потом Мэнчи заворчал, и до меня наконец дошло. Еще несколько раз вдохнув и выдохнув, я вынул у нее из пальцев нож и перерезал веревку, которой Аарон связал ей руки. Веревка упала, девочка принялась растирать места, где та врезалась в кожу, – все так же таращась на меня. Все так же молча.
Он знала. Знала, што я не смог.
Черт тебя возьми, подумал я про себя. Черт же тебя возьми.
Она посмотрела на нож. Посмотрела на Аарона, лежащего ничком в луже.
Он дышал. Булькал водой с каждым вдохом – но дышал.
Я взял нож. Девочка посмотрела на меня, на нож, на Аарона и снова на меня.
Што она мне говорит? Штобы я сделал это?
Он