ты, Петя, – подумала Лана о своей первой любви, – ведь такая лёгкая рифма… Рифма жизни. А ты её не угадал!" И она сошла с высокого мраморного крыльца своей виллы навстречу кругленькому, веселому, лысому человечку, похожему на козырного туза червей.
Тридцать два
Сначала ей было больно. Но потом она вышла замуж за сына этого своего бывшего любовника, и тому стало обидно. Но не больно.
Тридцать три
По-голубиному нежный гей, ласково и не больно ставил ему капельницы, делал уколы. Второй, почти что мальчик с африканскими большими клипсами вместо мочек ушей и татуировкой на крепкой шее, оказался сосудистым хирургом. Он вскрыл её отцу сонную артерию, внедрил в неё длинную тонкую проволоку и поводил ею туда-сюда, словно прочистил, как чистит сантехник засорившуюся трубу. Эти нежные, ласковые мальчики на её глазах спасали её отца, который некогда, согласно должности, вычислял, преследовал и сажал подобных им в советские лагеря. Хорошо, что он пока что был без сознания. А то бы мог "возникнуть" и начать читать им гневную нравственную проповедь на своем непонятном англичанам тарабарском русском языке.
Тридцать четыре
Как улететь в Торонто, если ты боишься летать… Можно купить билет на морской лайнер, что Джон и сделал, как только получил известие о смерти биологического отца, тоже Джона. "Джон Джонович! Пожалте к трапезе", – шутя звала малыша к обеду его русская мать, двадцать лет назад прочно осевшая в Шотландии, в поместье сбежавшего от них в Канаду мужа. Поместье было обветшавшим и нищим. Требовало вложений. И отец Джона – Джон – высылал им с матерью немалые деньги на поддержание имиджа старинного рода. Сам не зная почему рыжеволосый Джончик с младых ногтей возненавидел отца, которого никогда и в глаза не видел. Зато смертельно полюбил свою мать и обожал её возлюбленного, веселого, голожопого под юбчонкой, волынщика Бобби. Но права наследования следовало оформить, и наш Джон Джонович, страдающий ещё и водобоязнью, спрятался в каюте, задраил иллюминатор и включил бесконечный сериал. Клаустрофобии у него не было. Все было как дома. И все же неприязнь к невидимому отцу, согнавшему его с гнезда, как гончая собака куропатку, больно покалывала в подвздошье. Джон был очень домашний, скрытный, затаившийся социопат. И вот некто, кого он никогда и в глаза не видел, заставил его разбить привычную скорлупу и выйти в неизведанный и опасный внешний мир. И тут пол каюты стал уплывать у него из-под ног. Страшный удар ураганной волны выбил стекла и вынес Джона в открытый океан. Он даже не понял, что утонул. Но последняя его мысль о человеке, который сначала вбросил его непрошено и негаданно в этот мир, а потом – против воли – в бушующий океан, все же всплыла на поверхность воды большими пузырями, которые тут же лопнули от наполнявшей их ненависти.
Тридцать пять
Ему долго удавалось оставаться в полной безвестности. В сущности до самой смерти. А это была нелёгкая задача. Ведь не так просто быть замечательным художником и всю свою