перед алтарем, сложив перед собой руки и что-то нашептывая.
– Поздно грехи замаливать, матушка! – в пустом тихом храме голос Басарги прозвучал подобно раскату грома. – Теперь на дыбе за них отвечать придется. Ты ведь не токмо нас и бояр прочих обманывала. Ты ведь самому царю лгала, помазаннику Божьему! Он к тебе со всей душой открытой приходил, совета спрашивал, вклады богатые делал, благословение просил. Ты же в глаза ему смотрела – и лгала каждый раз бессовестно.
– Не по закону государь твой место свое занимает, подьячий. Иному стол его по праву принадлежит. За правду муку смертную приму, клятву верности до конца исполняя, – ответила, не оглядываясь, игуменья.
– Нешто мыслишь, за веру и правду муку терпеть станешь? – презрительно скривился Басарга. – Нет, старуха. В мир иной ты с клеймом воровки отойдешь. Не за веру на дыбу тебя вздернут и кнутом охаживать станут, а за обман, в котором ты жила, именем Господа прикрываясь! Бога обманула, царя обманула, людей обманула. Не мученица ты, Васса-инокиня. Ты воровка! А ну, сказывай, куда ребенок княгини Соломонии делся?!
– Не достать вам его, душегубы проклятые! – зло расхохоталась старуха. – Всю жизнь дыбу свою ждала. Небесами предречено мне под кнутом самозванца безродного дух свой испустить. Однако же ничего вы от меня не узнаете! Жгите! Топите! Кости ломайте! Но тайна сия со мною вместе к Господу вознесется!
– Не к Господу, а в ад к диаволу путь твой начертан…
– Подожди… – Софоний положил ладонь побратиму на плечо. – Зачем ты игуменью сию во лжи подозреваешь? Нехорошо это. Настоятельница всю себя, всю жизнь свою Богу посвятила. Как же не верить ей? Нет, друг мой, мы должны верить.
– Ты никак обезумел, друже?! – оторопел от таких слов Басарга. – Мы же сами видели…
Софоний вскинул к губам палец, и боярин осекся, замолчал, поняв, что его друг что-то задумал.
– Значит, сказываешь, матушка, преставился царевич? Скончался еще при живой матери?
Старуха замолчала. Оглянулась на столичного красавца через плечо, тоже заподозрив неладное.
– Печально сие, матушка, – сочувственно кивнул боярин. – Но коли ты так сказываешь, стало быть, так оно и есть. Остается нам лишь о душе его несчастной позаботиться. Службы заупокойные заказать на помин его души. В Москве заказать, в Суздале, в обителях святых. И здесь, конечно же, тоже заупокойную выслушать. Ты ведь не откажешься отстоять ее, матушка?
– Нет, – прошептала старуха враз осипшим голосом. – Нет, ты не посмеешь!
– Он ведь мертв, матушка, в том слово твое, – включился в разговор Басарга, сообразив, в чем дело. – Мы тебе верим, и долг наш христианский душу его вознесшуюся отпеть…
– Нет! – вскочила игуменья.
– Ты клялась, что он мертв. Значит, на нас греха не будет. Мы сии службы закажем от чистой души и с чистой совестью…
Нет для христианина большего греха, нежели заказать заупокойную службу по живому человеку. Такая служба, тянущая смертного из мира сего в мир потусторонний, иссушает