и сказала: «Что можно каждое утро так долго делать в ванной комнате? Это же просто уму непостижимо!», но, не получив ответа, вернулась к горячему кислому чаю, втягивать который с громким звуком ей очень нравилось, нравилось без особых на то причин.
Поля вернулась на кухню с лазурной баночкой порошка и щеткой, пожелтевшие щетинки которой торчали в разные стороны. С грохотом подтянув табуретку к умывальнику, малышка забралась на нее и открыла кран, который сердито шикнул, и из него вырвался поток воздуха и брызг, да так неожиданно, что Поля взвизгнула. Она подставила щетку под струйку воды, затем окунула ее в порошок, аккуратно поднесла к носику, скривилась от резкого мятного запаха, осторожно прислонила ее к зубам и принялась водить вверх и вниз.
Обе женщины умиленно наблюдали за процессом. Они настолько увлеклись этим зрелищем, что тетя Клаша сделала глоток чая, забыв громко хлюпнуть, а Полина мама упустила из виду сырники, которые прихватились с одной стороны. Когда сковородка зашипела, мама подскочила, Клаша воскликнула: «Бог ты мой!», а Поля заорала: «Пожар!» – и помчалась относить ненавистные щетку и порошок.
Утро было в самом разгаре. Где-то негромко играло радио, со двора доносились хлесткие удары костяшек домино и периодические возгласы: «Рыба!», «Козел!», «Да сколько же можно, Безе! Имейте, в конце концов, совесть!» В соседнем доме залаяла собака по кличке Рубин – метис овчарки и черт знает кого еще. Дядя Саша, благоухающий одеколоном, наконец-то выбрался из ванной. Насвистывая «Команда молодости нашей», он заглянул в кухню и с умным видом сказал: «А у вас что-то сгорело», но получив едкий ответ: «А то мы не заметили!» – направился к себе.
Дом гудел. Он гудел голосами – сиплыми и звонкими, молодыми и зрелыми; он гудел звуками шагов – босых ног, ног в домашниках с твердыми резиновыми подошвами отечественных обувных фабрик и мягких каучуковых подошв домашников фабрик иностранных. Он гудел потоками воды, смываемой в раковинах и унитазах. Он гудел старой проводкой в тканевой оплетке. Он гудел обычной киевской жизнью.
Кто-то собирался на работу. Кто-то уже давно не работал. Кто-то не работал никогда. Это был вполне себе обычный дом, состоявший из коммунальных квартир и жильцов разной степени образованности, которых вместе свели условия социалистического быта – условия неоднозначные, с чрезмерно большим количеством общего и явным недостатком частного, но быта неизменно веселого и нетривиального.
В первые дни марта я часто гулял по оживленным окрестностям, наблюдал за людьми в парке и детьми, гонявшими мяч на школьном стадионе. Казалось, жизнь шла своим привычным весенним чередом, тем не менее в воздухе отчетливо ощущалось напряжение. Конечно, власти старательно убеждали нас в том, что все хорошо и страна ко всему готова, однако в прессе регулярно всплывала противоречивая информация, да и по ночному городу стало ездить больше