гномика, который ошалело стоял на одном месте, вдыхая запах кофе. Это тот гномик, который вечно копает угольную шахту, вынося на поверхность кучу золы, и бог знает, когда он закончит работу и выйдет на пенсию. Этот маленький человечек не давал Агриппине покоя. Иногда она садится за ужин, а он как начнет копать, и все копает и копает, и спасу с ним нет. Прикрикнешь на него – он вроде утихомирится, но через несколько мгновений продолжает свою смену пока все не выкопает. Бог с ним, пусть копает, если ему так нужно. Только этот уголь потом и расходовать надо. Агриппина и расходовала – вспышками раздражения.
Но не сейчас. В этот момент все ее тело и душа были на одной ноте, колеблющейся в воздухе и затихающей в отдаленных углах кафе. Она наслаждалась видом старинных зданий на противоположной стороне небольшой мощеной улочки. Было прохладно, ранний октябрьский снег сошел, и люди инстинктивно сменили теплые куртки на плащи, укутавшись в изысканные шарфы и неся с собой зонтики. Погода в Оденбурге была непредсказуемой невесть от чего, то ли морские течения приносили с собой теплые массы, то ли ветер нагонял с далекого моря клубы облаков то с проливным дождем, то с вихрем снега.
Зазвучал входной колокольчик, и в кафе зашел молодой человек в дорогом бежевом пальто. Он был черноволос с небольшой бородой и немного то ли озабоченным, то ли хмурым взглядом. Это был знакомец Агриппины, и она, откликаясь на звук, узнала его и рукой пригласила к своему столику. Фриц – так звали такого же, как и Агриппина, постояльца этого кафе. Они крайне редко виделись, но эти встречи доставляли обоим интеллектуальное наслаждение и искреннюю радость. Они были знакомы с детства, когда их родители праздновали дни рождения друг друга. Характеры у детей были разными, и ситуация не изменилась, когда они выросли и обзавелись разного рода деятельностью.
Фриц было отказался от предложенного официантом кофе, но видя разморенное лицо Агриппы, все же заказал себе напиток и десерт.
– Знаешь, Агриппа, как иногда бывает тоскно на душе? Ты знаешь это чувство, будто что-то изнутри высунуло мерзкую руку и сжало тебе горло, и не вдохнуть, и не выдохнуть, – начал Фриц. – Я поначалу думал, что это связано с уходом Элеоноры. Она все же любила меня, и расставание было мучительным и тягостным. Ей от того, что она не хотела уходить, а мне – от желания, чтоб это все поскорее закончилось. И вот когда она, уходя, закрыла, а точнее прикрыла за собой дверь, оставляя флер надежды, я подошел и, заперев дверь на ключ, вздохнул так спокойно, будто тащил за собой трактор, а тут, наконец, мне разрешили его оставить, и я могу пойти домой отужинать, принять горячий душ и лечь в мягкую постель. Ты представляешь, как мне было тяжело тогда?
– Ты не производил впечатления страдальца. Наоборот, ты, кажется, был польщен, что у тебя красивая, пусть и немного глупая жена. К тому же глупость добавляет женщинам нежности в глазах таких