руке.
– Ну, право! Что ещё я могу с тебя взять, кроме твоей нищенской плоти?! – визжала истерическим голосом царица.
Уроды радостно загоготали, затанцевали в ожидании расправы и стали презрительно плевать Оре в пах. Хряк восторженно и громко барабанил.
– Ну, всё, довольно! Угомонитесь! – Гиида в моментально наступившей тишине с чавканьем дожевала змеиную голову, проглотила её вместе с зубами и черепом и встала со своего трона. – Я отрублю тебе твою руку! И дам убежать из Гроттоскама ко всем чертям, которых ты расцелуешь от радости! Но отныне каждому моему подданному, кто поймает тебя наверху и притащит обратно сюда, я буду дарить одну твою отрубленную часть! И снова отпускать к чёртовой матери! И снова ждать, пока изуродованный обрубок – Оре поймают и приволокут ко мне за уцелевшую конечность! И так до тех пор, пока две самых старых и сморщенных гномихи не передерутся из-за твоих яиц!
Уроды пронзительно завизжали, от радости стали плясать и облизывать друг друга.
Оре от ужаса и боли раскалился почти целиком. Никогда с ним доселе такого не случалось, и это напугало его едва ли не сильнее всего Гроттоскама. Оре казалось, что он начинает плавиться, – с него кусками сыпалась обугленная земля.
– Приказываю! – Гиида достала из-за щеки несъеденный змеиный язык и высунула его как собственный. – Смерть! Начнись! Да поспешит карета в Ад!
Гиида завертела змеиным языком, барабан забился пуще прежнего, а уроды дружно повторяли: «Шаг к Смерти! Ещё шаг к Смерти!»
Гигантский палач с рогом на лице подошёл к Оре, ломая под своим весом могучий камень. Ржавым топором величиной с телегу он замахнулся и разрубил три цепи, сковывавших Оре. Четвёртую он отрубил вместе с раскалённой рукой.
– Убирайся, тараканишка без лапки!
Оре завыл от боли и рванул прочь, по пути обжаривая тела глупых уродцев, желавших поймать его прямо здесь.
Утрата
Оре вылетел из Гроттоскама с горящим обрубком. Он был окончательно предан людьми. Последним местом, куда ему стоило бы бежать и прятаться, была его родная пещера. Но именно в неё Оре стремился как в утробу матери. Больше доверять ему было некому. Хоть и родная пещера однажды его уже не спасла.
Подбежав к ней, Оре забрался на холм и громко завыл, озаряя своим свечением весь лес:
– О-О-О-ОР-Р-Р-РЕ-Е-Е!!!
Оре очнулся под дубом у своей пещеры точно с похмелья, опухший от слёз. Ему было больно смотреть на свой обугленный обрубок. Обрубок болел и зудел до самого сердца. Быть может, когда-нибудь Оре смог бы смириться с утратой руки, если бы вместе с ней не выдрали и кусок его сердца. Казалось, что всё его тело росло именно из него.
Оре попытался присесть повыше, уныло повесив свою тяжёлую голову, как вдруг кусты невдалеке зашевелились.
– Кто здесь?! – очухался Оре.
Из кустов беспечно вывалились двое путников:
– А я ему: «Сам ты овощ!» – и окунаю рожей в суп!
– Стой, кто идёт?!
Путники