что верил. Уж «лучше делать вид, чем ничего не делать». Не люблю бездельничать.
– Складно читаете, – похвалил я его.
– Складно и ладно, – уточнил он. – А в школу и на день не забегал! Научился читать и писать, покуда доехал до Хабаровска!
– За десять часов?
– Не летел я, ехал. Тридцать пять суток кулюкал.
– Сто-олько ехать? У! Когда это было? До потопа и ни секундой позже! Какой вы ста-арый…
– Не столько старый, сколько давний. Хоть в постарелый дом списуй.
– И всё же, в каком веке до нашей эры Вы катались в Хабаровск?
– А служить ото ездил… Не любил я унывать. Что ни греби, всё равно два метра отгребут. Был из горячих. Молодой такой да хваткий… Жизня не задалась с первого шага, а я головы не вешал. Сколько себя помню, всё песенки пою.
– Падеспанец – хор-роший та-анец,
Его оч-чень легко танцевать…
Браты мои сыздетства ухватили грамоту. По чинам разбежались. Я против них что подошва. Один брат показал мне буквы. Я вроде запомнил. А подбольшал, на ум побежали одни девки да спевки да плясондины. Я и растеряй из дырявой памяти многие буквы. Вот тебе армия. Еду в сам Хабаровск. Еду пою. Грамотники с дороги в день по три письма рисуют. Я ничего не пишу. Слушал меня, слушал так внимательно один новороссийский хлопчина. Вижу, намотал себе на кулак, что не ахти как развесело мне поётся. Сымает спрос:
«Семисынов, ты чё не пишешь? Иле у тя и завалящей Аниски нету?»
«Завалящей Аниски нету. А Анисочка-картиночка есть».
«Так чего ж ты? Пиши! А то дам в торец![24] Ждёт же! А от тебя ни письма ни грамоты. А она ждёт!»
«Можь, и ждёт…»
«Ей-бо, какой-то ты примороженный! Не зимой ли рождён?»
«В самую в серединушку… Одиннадцатого января».
«Оно и видно. Где-нить в копне матечка уродила и по нечайке приморозила… Дать бы тебе хорошенько, да мне некогда! Некогда, доходит? Сам генерал зовут пить чай!.. Антик с гвоздикой там весь твой хутор Холмский, небось, слезами улила. Речка по-за садом выскочила из штанов, понимаешь, из берегов! А это его не колышет. Песняка дерёт! Не дури, дурциней. Кончай изюм косить![25] Сей же мне час садись пиши! Пи-ши!»
«Да у меня… С бомагой авария. Нету бомаги».
«Так бы сразу и говорил. У меня есть. Вот тебе бумага. Вот те карандаш».
Вжался я в куток, в тёмный, в пустой, луплюсь, как прирезанный баран, на белый чистый лист, на карандаш, такой маленький да чужой в моих куцапых пальцах. Смотреть смотрю, а и одной буковки написать не могу. Устал от тех смотрений, аж извилины задымились. Ну никаковской у меня власти над тем карандашным огрызком. Кругом омут!.. Со злости на себя, с обиды кусал я тот огрызок, кусал. Треснул он. Серденько выпало. Сломалось. Швырнул я карандашный сор в окно. А чистый лист понёс назад тому парню.
Здесь и дошло до большого. Сознался. Молотом в кузне махать да за плугом в поле скакать мне не внове. Тут я мастак. А вот с карандашиком мы совсема на боях. Совсемко вражищи.
«Гм… Писать не можешь… А чего ж бумагу, карандаш