доброй натуры. Жена его держала овощную, фруктовую и зеленную лавку на рынке Невинных. Это была женщина среднего роста, с живым лицом, с проницательными глазами, с проворными ногами и руками, с громким и резким голосом. Она была также очень добра, но ее вспыльчивый характер заставлял мужа бояться ее, этот добрейший и сговорчивый человек в величии своей силы противопоставлял ее брани и гневу только кроткую и сострадательную улыбку.
От этого честного брака среди домашних бурь родились две дочери. Маргарита унаследовала живость матери, умеренную спокойным доброжелательством отца, она была одним из тех совершенных созданий, которые составляют радость и славу семьи. Она была хороша, даже очень хороша и славилась своей миловидностью на рынке, куда иногда приходила с матерью.
Мария, вторая дочь, была двухлетним ребенком, любимицей всего рынка. Все торговки, когда мать или сестра приводили ее в ряды, осыпали девочку ласками.
Мансо жили в доме, имевшем на улицу одно окно. Высокая крыша этого дома поднималась над улицей Потри, недалеко от рынка Невинных. В зале нижнего жилья семья завтракала, обедала, тут же производились работы, которыми распоряжалась Маргарита. Через эту залу надо было непременно проходить, чтобы переносить каждый вечер на небольшой дворик остатки товаров, которые нельзя было оставлять на ночь на рынке.
В тот день, против обыкновения, с тех пор, как королева-мать и кардинал Мазарини отдалили от себя сердца народа и буржуазии, не били в барабаны на парижских улицах. После ареста принца Кондэ и изгнания герцогини де Лонгвилль мир между различными партиями, который так долго готовили к подписанию, обещал наконец сменить уличные волнения. Все интересовались друг у друга новостями.
Освобождены ли принцы? Восторжествует ли парламент? Окончательно ли отослан Мазарини, а принцы освобождены? Герцогиня Лонгвилль, Бофор, Д'Эльбеф и другие будут ли иметь власть? Это был всеобщий вопрос, с тех давних пор, как началась междоусобная война. С этим вопросом парижане просыпались каждое утро.
Госпожа Мансо воротилась с рынка, ее муж принес на спине в гигантской корзине много провизии, которую надо было убрать. Стало уже так темно, что Маргарита вынуждена была зажечь лампу. Госпожа Мансо казалась не в духе. Старшина, освободившись от своей ноши, нежно поцеловал Маргариту, потом опять взял корзину своими сильными руками, перенес ее на двор и повесил на толстый крюк, нарочно устроенный для этого.
– Я не продала и на шесть ливров сегодня, – сказала мать, садясь и складывая руки на колени, – а у меня на целый пистоль зелени, которая завтра не годится даже свиньям.
– Ба! – сказал гигант, пожимая плечами.
– Этому все причиной Мазарини.
– Он или другие.
– Он! Он один! – сказала госпожа Мансо, и глаза ее вдруг засверкали.
– Мама, – осмелилась сказать Маргарита кротким голосом, – сегодня на улице говорили…
– Что говорили? – спросила госпожа Мансо, которая, терзая мужа, всегда смягчалась к дочери.
– Что скорее принцы