долгих недель лежал дед, прежде чем его отпустили домой умирать. Тут прохладно, повсюду стоят горшки с растениями. Но сегодня больница другая: это нора, в которую забилась Кейтлин, как раненый кролик. Ее навещали все, кроме меня. Она часами разговаривала с посетителями и наверняка рассказывала им все подробности. Все знают всё – и только я ничего.
Женщина за регистрационной стойкой скользит по мне взглядом и тут же возвращается к клавиатуре компьютера. Я молчу.
– Фамилия? – нетерпеливо спрашивает она.
– Лукас Бень, – отвечаю я быстро и чуть испуганно.
Она нажимает пару клавиш и, нахмурившись, изучает появившийся на экране список.
– Такого нет, – говорит она отрывисто. – И даже не было. Может, тебе в родильное отделение? Лукас – новорожденный?
– Нет.
Я жадно хватаю ртом воздух и оглядываюсь. Вокруг группками стоят посетители с цветами в руках. Знакомых среди них я не вижу, но уверен, что многие обо всем читали. Поскольку делать им нечего, кроме как ждать, пока я отойду в сторону, они пялятся на меня. Я засовываю руки в карманы, чтобы спрятать бинты.
– Может, Медоуз? – говорю я так тихо, что приходится повторить. Звук «д» глухо отскакивает от моего пересохшего нёба.
– Кейтлин Роуз? – уточняет она, не поднимая глаз.
Ко мне поворачиваются еще несколько голов. Я переступаю с ноги на ногу и наклоняюсь к стойке, делая вид, что меня чрезвычайно интересует буклет с тарифами на здешние палаты. Регистраторша постукивает ручкой по экрану.
– Ты не в курсе последних новостей. Мадемуазель Медоуз уехала сегодня утром. Ее отпустили на выходные.
– Вот как! – изображаю я удивление. – Уехала? В каком же отделении она лежала?
Я пытаюсь разглядеть номер ее палаты, но шрифт слишком мелкий.
– В ортопедии, на третьем этаже, но сейчас ее там нет, это точно.
Я благодарю регистраторшу, но она уже не слышит меня, а смотрит на стоявшего за мной.
– Фамилия? – спрашивает она.
Я поворачиваюсь и иду к лифту в конце коридора.
В лифте я чувствую собственный запах. Металлические двери причудливо искажают отражение. В длинном коридоре за открывшимися дверями пусто. И все же повсюду ощущается чье-то присутствие. Двери палат распахнуты, из многих доносится бормотание телевизора. Прохожу и мельком замечаю обращенные ко мне лица; чаще это пожилые люди, кожа у них бледная, точно свет, пробивающийся сквозь тонкие занавески, но есть и пара девушек – ровесниц Кейтлин, с длинными черными волосами и глубоко посаженными глазами.
За спиной слышится скрип – это в коридор выворачивает тележка. Деревянные сабо медсестры, которая ее катит, клацают по шахматной плитке, и с каждым шагом десятки пузырьков стукаются друг о дружку. Она вот-вот войдет в одну из палат, и я машу рукой.
– Кейтлин Медоуз? – подхожу я к ней.
Лицо у медсестры странного цвета, веки и лоб покрасневшие, словно ей постепенно