части, незнакомец для самого себя. В моей голове есть пустоты. Началась драка. Матрос ударился головой о край стойки, и его голова треснула, как яйцо. Не собирался я убивать его. Это был дурацкий несчастный случай. Но в таком месте, как остров Южных морей, никогда не знаешь, что может с тобой случиться. Ты можешь сдохнуть в тюрьме, и это еще не самое худшее. Она приносила мне в камеру еду. Ее мать была француженкой, а отец – вспыльчивым австралийским боровом. Она была дочерью тюремщика.
МЭДЧЕН (дружелюбно болтает, наливая молоко в чашку и намазывая масло на хлеб). А кто не в тюрьме? Вот что я говорю. Чувство вины – это тюрьма. Любовь – это тюрьме. Тюрьма в твоей голове. И, если на то пошло, вероятно, везде.
ДЖЕК. Она казалась мне знакомой. Словно я знал ее в прежней жизни.
ПЕТРА. Как кажется знакомой эта комната?
ДЖЕК. Нет. Не так.
МЭДЧЕН. Я однажды любила парня. Но не его кузена. Кузен любил меня. Ходил за мной, как собака. Я пыталась его любить, но не могла. Такая она, любовь. Почему ты любишь одного, а не другого? Понять и объяснить невозможно. И посмотри, к чему это приводит? Ты вступился за мою честь, и вот твоя награда: ты заперт в тюрьме моего отца с семейством крыс. Такова для тебя любовь. Один может любить страстно, отчаянно, а другой ничего не знать о любви. Или не встретить свою любовь.
ДЖЕК. Ты читала Шекспира, так?
МЭДЧЕН. Только те страницы, что не съели крысы. Климат Южных морей вреден для книг и картин. Но вполне подходит для убийств и прелюбодеяний, во всяком случае, среди европейцев, которые, как я понимаю, в любом случае предрасположены и к первым, и ко вторым. Хотя, спешу добавить, мои знания о европейцах, убийствах и прелюбодеяниях по большей части вторичны, получены от кого-то.
ДЖЕК. Она выросла в этом странном, Богом забытом месте. Миранда, заточенная на своем острове с множеством старых, тронутых плесенью книг, расстроенным пианино и отцом-Калибаном.
МЭДЧЕН. И все-таки я думаю, что любовь – это святое, как вино и морские сухари. Подозревая, мне станет очень грустно, если я поцелую того, кого люблю.
ДЖЕК. И почему тебе станет грустно?
МЭДЧЕН. Из-за слишком очевидного свидетельства их смертности. Тебе абсолютно ясно, что человек смертен, когда его губы касается твоих, языки переплетаются, перемешивается слюна и все такое. Меня начинает трясти от одной мысли об этом. Большую крысу зовут Чарльз. Я назвала ее в честь Диккенса. Но твоего молока я ему не дам. Он такой невежливый. И пахнет, как мой отец.
ДЖЕК. Ее переполнял детский, бьющий ключом интерес к жизни и множество тайных печалей. Из окна моей камеры я видел ее нескончаемыми тропическим днями. Она сидела в саду своего отца, под тутовым деревом, что-то писала в дневнике.
МЭДЧЕН. Ты когда-нибудь влюблялся? До потери сознания? Или это тема, которой морякам запрещено касаться под страхом смерти?
ДЖЕК. Любовь превращает человека в глупца.
МЭДЧЕН. В этом ее прелесть. Хотя для того, чтобы быть глупцом, любить не обязательно. Я думаю, любовь – это воспоминание. Ты впервые смотришь на человека и осознаешь, что помнишь его. И это тот, кого ты любишь.
ДЖЕК. Но как ты можешь помнить