подливает дегтя Венка.
– тьфу ты, опеть за свое… – снова негодует Баир.
– Крестника как назвали, дядя Федос? – интересуется Костя, закусывая квашенной капустой,
– Так ты же записывал, Борисович. Ай, забыл?
– …а налито, гостеньки дорогие! Итти-ж-вашу мать… За вами не угонишься. За сына моего Саньку Натырова…
– Не Натыров он. Семёновым записали…
– Как так? – изумляется Баир.
– …да знаю я… Какая разница?
– Не скажи, Николай! При родном отце – чужой имя нельзя. – поддерживает Баира Федос.
– Помолчи, Хфедосий! Не твоя власть, ихняя.
– Так не расписаны же.
– Борисыч, ты это брось! Нельзя человека обижать, хоть и киргиз он. Да хоть еврей будь… Православный – все тут! – Федос багровеет – не то от выпитого, не то с гнева.
– Так не я закон писал, дядя Федос. По закону же…
– Ты, Колька, чо молчишь? Твой дитё? – Баир багровеет и пьянеющим взором сжигает Натыру.
– Ну, мой.
– К председателю иди!
– А уже тута!.. – с порога громыхающим басом объяляется другой гость. И бесцеремонно втискивается в застолье. – Не звали? А я нахалом… Кому председатель нужон? – и наливает себе из четверти в стакан. И, не чёкаясь, пьёт.
– Ты такой председатель, как я Трумен, – мрачно – сквозь зубы – цедит Цывкин.
– Закусывай, Андрей Васильев, – Колька и этому ловит с чашки груздок. Андрей Варнаков груздя не ест. Он смотрит на Марию, выдумывая, что сказать. Мария теряется и, опережая мужа, берётся за бутыль. – Ну-ка, гостиньки дорогие, ещё по одной… За-а-певай, Баир!
– …а давай, кума, про бродягу? – предлагает Костя.
– Так… счас пели. Может, про Стеньку? Борисович, сходил бы за балалайкой!..
Костя охотно поднялся, сглаживая неловкость минуты, ушёл.
Варнаков демонстративно подвинулся к Цывкину, упёрся в него лукавым взглядом
А и Цывкин не сдаёт. Оба молчат.
– Ты вообще чей будешь, Сивкин? Откуда залетел? А?
– Цывкин я… А откуда… все – откуда… Кумекаешь?
– А пацан твой что ж… без матери? А и твой ли?..
– Твой… не твой… не твой это дело.
– Баба что ж… утекла, а?
– Помер… – сквозь зубы цедит Цывкин.
– И давно? – не отстает с допросом Варнаков. – Скоко малому-то твоему?
– Какой твой дело? – кипятится Цывкин. – Уже джигит… взрослый.
– Э-э-э, темнила ты, Сивкин, а ещё… джигит! Сын-то на тебя не похож!
Баяр рывком встает из-за стола, роняя табуретку. Мрачно повисает над столом, сдерживая ярость. Внезапно выхватывает из-за пояса короткий кривой нож и с силой всаживает его по самую рукоять в столешницу. Секунду медлит и уходит, ни на кого не глядя.
Мертвая тишина повисает за столом. Молчит Варнаков. А за стеной просыпается новокрещённый младенец. И скулит. Мария спешно уходит к нему.
Гости обмякают и отваливаются от стола,