связали и – волоком по грязюке, туда, где рыжеусому «унтеру» велено прилюдно Ивана-бегло-го изощрённо-люто казнить, «да побольней чтобы, до крику заполошного, слышишь?! Не то… А когда выполнишь, то лично мне, мне-е доложишь, минуя всяких там дармоедов, навроде полковничка твоего и ещё этого, как там его, Шагалова? ну, да, да, его, его, голубчика! Варежку раззявил – и куда глазел! Уж он у меня допрыгается, халявщик!»
Рассыпался по лесу топора стук, пилы визг – валили молодняк на виселицу. Стон, мат, лай, ржание, скрипы петель несмазанных, вязги, хряст, гул продырявили в решето тихоту глухоманную. Приклады, сапоги, копыта, команды, всхлипы, кашель, кряхтенье, вздохи… Сгоняли люд на мир, а коли мир заревёт – леса стогнут.
– Что буркала пялите? На дыбу вздёрнем, перемолем, да косточки пересчитаем, а уж потом да петелькой, петелькой-сс!!!
Захлёбывался Ступов, не ражий, так рыжий («рыжка-от-рыжка»!), унтеришко, в мечтах давно-о мнящий себя – ого-го! – впритирочку к полковнику Мяхнову самому главнокомандующему гореловскому и главному же гореловскому выпивохе. Ну да, не иначе! Одновременно Ступов деловито, озабоченно распоряжения нале-направо раздавал:
– Верёвку гони, олух царя небесного, та-ак, теперь брус, да, да и поживше, поживше! Другую, балда, верёвку-то, аль не захватили? Вот та-ак, так… А то по хибаркам прошвырнись, тама у их чего только не припасено! Да не сюды, не сюды, через тот конец перекидай, перекидай, дылда! Ну. А вы чего рты пораззявили? Копайте, ублюдково семя, время не ждёт, не ползёт!! Чё возитесь?
Губный староста, Кащин, маленький, аккуратненький, в чём-то макинтошистом, с баками на «аглицкий пижон», писарчуку тем часом наставления свои давал:
– Отпишешь ихнему сиятельству Родиону Яковлечу всё-всё и поминутно чтоб! Они после читать будут и радоваться, радоваться, что такого сволочугу урыли. Попил он кровушки у благодетеля и хозяина нашего, ну, да ничё-ё, ничё-ё… Скоро теперь… Смотри ж мне, чтоб кажинное слово, крик, хрип предсмертный запротоколировал, разумеешь? Крысина канцелярская! Нет? Не то сам в петле бултыхаться будешь.
Внезапно со стороны тракта новый раздался щум – на лоснящихся халтарых вынырнули из леса, из-за поворота, подле что, на вырубку смотрит, новые всадники – другой… третий… Шесть седоков. Второй приказ из города: не только Зарудного Ивана зверски замять, но в придачу и Томку Глазову, негодника приютившую, со всем ейным выводком, а также пару-тройку местных вусмерть избить, да пару-тройку халупок сжечь дотла. Глазовой же домишку – в первую голову. «Ничё, зато наперёд челядь посмирнее будет! Когда выблюд-ки малые (Толян с Прошкой!) окочурятся, издохнут, к мамке тела их покрепше привязать, а если кто из сердобольных сунется – всем несдобровать чтобы, всем худо творите!!»
Запричитали-заохали бабоньки, на колени попадали, истошно креститься стали. Взметнулись, планули молитвы творимые – к боженьке понеслись с земли обетованной, к боженьке всеблагому-всемилостивому, родимому нашему… Страстный хор-заклинание… Покачнулась