языкам (юноша свободно владел немецким и отчасти французским языками), а с 1709 года в течение трех лет обучают за границей геометрии, политическим делам (основам дипломатии?) и фортификации. Таким образом, можно заключить, что российский наследник получил европейское образование. И хотя, как он сам писал, обучение это было ему «зело противно и чинил то с великою леностию», преимущество в столь длительном пребывании вдали от России он, видимо, находил в европейском образе жизни и свободе от поручений отца. Никакой тоски по родным местам и своим близким царевич не испытывал. Единственным по-настоящему близким ему человеком был его старый духовник Яков Игнатьевич. Подтверждением тому могут служить строки из его письма к нему, отправленного из Варшавы в 1711 году. В нем Алексей сообщал, что в случае, если духовник умрет, «то уж мне весьма в Российское государство не желательно возвращение». Весьма любопытный факт, ибо свидетельствует о том, что еще задолго до своего бегства в Европу царевич высказывал мысль о возможности своего невозвращения в Россию.
Так откуда же взялся миф об Алексее – защитнике старины? В основе его лежит прежде всего всем известное тяготение царевича к монахам и кликушам, полное безразличие к тому, чем жила страна, и все та же ненависть к отцу и проводимым им реформам. Но это вовсе не означало, что, будучи весьма религиозным и ненавидя дела отца, он был намерен отстаивать старые порядки и обычаи, с которыми тот боролся. Ненависть и безразличие Алексея были продиктованы не столько его политическими убеждениями, сколько редкой леностью и слабоволием, в коих он и сам признавался: «Природным умом я не дурак, только труда никакого понести не могу». Вся политическая программа наследника была выражена в одной фразе: «Я когда стану царем, то старых переведу, а наберу себе новых по своей воле». Из этого конечно же трудно сделать какие-то выводы относительно ориентиров возможного правления Алексея. Однако Ф. И. Гримберг, соглашаясь с тем, что «очень трудно понять, какую политическую программу выдвигала “партия” царевича», делает такое предположение: «Совершенно ясно, что речь не шла о приостановке идущих реформ. Любопытно и то, что “род-клан” в качестве политической силы, кажется, окончательно сошел со сцены российской истории. За царевичем стоит уже, что называется не “партия”, а “группировка”». Интересно также участие матери царевича в этой интриге. Теперь и с ней уже не “клан”, а “группировка”, в которой главные роли принадлежат ростовскому епископу Досифею и ее возлюбленному Степану Глебову».[7]
Еще одним свидетельством «европеизации» Алексея может служить его брак с австрийской принцессой Софией Шарлоттой Бланкенбургской, через который Петр I сумел первым из Романовых породниться с Европой. Таким образом, ему удалось наконец-то достойно завершить усилия своих прадеда и деда и восстановить традицию династических браков. И хотя семейная жизнь царевича оказалась недолгой (в 1715 году принцесса умерла)