царедворцы подсунут ему какую-нибудь самозванку, а не его красавицу Доротею.
Красавица Доротея, урожденная Голштинская-Брандербургская, двадцатидвухлетняя старуха в платье до подбородка, поравнялась с цельнометаллическим женихом.
– И хорошо, что забрало опущено, – подумала Доротея, – не видно его косоглазия.
Церемония началась. Из-за косоглазия герцог никак не мог сфокусироваться на прорези в шлеме. Его оруженосец, добрый старик Дитрих, служивший еще его отцу, стоял позади. Он незаметно гладил герцога по латам. Своим чутким многострадальным сердцем старик улавливал малейшие вибрации.
– Бедный, бедный мальчик, – думал старик Дитрих, – как Робокоп.
Старик Дитрих был ясновидцем и предвидел будущее, в том числе – несуществующего пока кинематографа.
– Вот ведь угораздило меня. А́льбрехт Бранденбу́рг-Ансбахский, что за тарабарское имя, – думала Доротея, урожденная Голштинская-Брандербургская.
На той свадьбе вообще все очень много думали. Грузины еще не изобрели тамаду, и отвлекать людей от мыслей было некому.
Наконец клятвы повисли в воздухе невидимыми печатями. Молодожены направились наверх, в опочивальню герцога.
В опочивальне Доротея красиво легла на брачное ложе и сказала:
– Я вся горю.
Так ее научила говорить кормилица. На древнепрусском это звучит очень сексуально. Но мы с вами, хилые потомки, не знаем древнепрусского, поэтому придется довольствоваться отечественными генериками.
– Я иду к тебе, – пробубнил через забрало герцог.
Но он не шел. Потому что старик Дитрих никак не мог разоблачить герцога из лат, а этот ритуал входил в его непосредственные обязанности как оруженосца.
– Заело, шеф, – сокрушался старик, любивший вставлять странные словечки из своих видений.
Латы были только что из химчистки. Возможно, именно по этой причине хрустящие свежестью крепления не поддавались.
Позвали слесаря, местного, из замка. Как и всякий слесарь во все времена, тот пришел сильно пьяным.
– Там уже празднуют вовсю, – недовольно ворчал слесарь.
Слесарь провозился возле герцога минут двадцать, но максимум, что он смог сделать, это поднять забрало. Герцог смотрел в себя. От нервного перенапряжения его косоглазие стало невыносимым.
– Ах, опустите обратно, – хотела было воскликнуть Доротея, но, как девушка воспитанная, воздержалась.
Старик Дитрих и слесарь стояли перед упакованным герцогом и синхронно чесали затылки.
– Ну, что я могу сказать, – задумчиво произнес слесарь, обращаясь к старику Дитриху, – хотите, спереди вырежу ему технологическое отверстие?
И с этими словами он достал из-за спины гигантские ножницы по металлу, невесть откуда взявшиеся в шестнадцатом веке. Герцог инстинктивно прикрыл свой пах железными перчатками.
– Ты чего, шельмец, он же тебе не шпроты, – решительно возразил старик Дитрих.
Доротея