ы. Это была довольно неопрятная и, какая-то непричесанная, пожилая особа. От нее остро пахло канифолью и ужасными духами.
Я не любил ее, как не любил и скрипку – глубоко и страстно! Скрипку, за то, что не умел на ней играть. Она фальшивила, стонала и скрипела, мучая меня каждый раз, как только я к ней прикасался. Полину Иосифовну я не любил за то, что она постоянно орала, писала грозные письма бабушке в мою тетрадь, за что дома меня ждал уже привычный скандал.
Почти на каждом уроке я получал весь комплект :
Крик Полины Иосифовны, страшную запись в тетрадь и слезы бабушки, ждущей меня в коридоре. Вообще коридоры музыкальной школы, напоминали коридоры в застенках киношного гестапо. Рядом с дверями сидели перепуганные бабушки и мамы, а за дверями раздавались крики,странные звуки и детский плач.
С нами тогда жила тетя Люба, мамина младшая сестра. В ту пору она была уже немолодой, еще незамужней и потому ужасно вредной особой. Я очень ее боялся. Если бабушка меня баловала, то она была карающим мечом семейной педагогики. Ее крик, был вне конкурса. Полина Иосифовна со своим ором, была у нее на разогреве.
В описываемый мною день, я, странным образом, подготовился к уроку и выучил,наконец, наизусть какой то очередной занудный этюд. И в этот день в музыкальную школу меня повела тетя Люба, что, как правило, ничего хорошего мне не сулило. Но этюд-то я выучил, и это давало мне надежду, что орать на меня сегодня не будут,ни во время урока, ни после него.
И действительно, к удивлению Полины Иосифовны, я впервые за все время моей каторги, был готов к уроку. И она не только не орала на меня, но по-моему совершенно потеряла дар речи от удивления. Он смотрела на меня ничего не понимающими глазами, полными слез умиления и счастья.
В этот день, вместо обычной двойки или тройки с минусом я получил четверку с плюсом. Я был счастлив! Но не из за хорошей оценки, я был счастлив потому, что на меня сегодня никто не будет орать. И, видимо, под влиянием этого счастья, я решил пошутить. Я скорчил скорбную физиономию, вышел из класса и сказал обычным загробным тоном, не ждущей ничего хорошего ни от меня, ни от жизни вообще, тете Любе, что я получил единицу…
Тетя Люба выкатила глаза, привычно открыла рот и стала орать с невероятной доселе силой, ее можно было понять – единицу я получил впервые. Она орала так вдохновенно, что я от ужаса пришел в состояние какого-то шока… и этот шок настолько сковал мою волю, что я совершенно забыл,что я пошутил, и что никакой единицы я не получал! В этом состоянии моего шока и тихого бешенства тети, в метро она орать не решалась, мы доехали до дома.
Там, прямо с порога, не в метро чай, тетя стала орать бабушке про мою единицу. Бабушка заплакала, за ней заплакал и я…После рыданий и последующего за ними катарсиса с сладкими всхлипываниями я, совершенно разбитый этими событиями, уснул…Уснул, так и не сказав ни о своей четверке с плюсом, ни о своей шутке.
А утром я про все это забыл, и по дороге в детский сад я уже думал совершенно о других вещах, в том числе и о том, что послезавтра будет опять урок музыки и на меня снова будут орать…
Майонез
Было это зимой, в день рождения мамы. Ожидались гости. Мама с самого утра приступила к готовке фирменного набора блюд. Набор повторялся на каждом застолье много лет, но всё равно был любимым и домочадцами и гостями, набор которых так же был неизменен. Оливье, свекла с чесноком, тертый сыр с чесноком, лобио, сациви, диковинные о ту пору, свежие огурцы и помидоры и т.д.и т.п.. Готовилось всё это тазами, словно мама собиралась кормить семью всем этим до следующего дня рождения. Эти кучи салатов требовали майонеза, много майонеза, очень много майонеза…
Дома, кроме меня никого не было и маме ничего не оставалось, как послать за майонезом меня, хотя она знала, что поручать это мне было делом рискованным. Материнское сердце её не обмануло…
Мне выдали два рубля двадцать копеек, ровно на десять баночек майонеза и авоську – сумку для продуктов в виде рыболовной сети. Майонез тогда продавался в таких маленьких двухсотграмовых стеклянных баночках. Живым и невредимым, перейдя улицу 1905 года, я зашел в маленький продовольственный магазин, где в утренние часы были немного посетителей. Я, изо всех сил старался выглядеть степенным и взрослым. Протянув деньги и погрузив майонез в авоську, я направился к стеклянной тяжелой двери на пружинном ходу. Оттянув дверь пошире я юркнул в открывшейся проход и прошмыгнул на улицу, но не весь… Авоська с майонезом не прошмыгнула. Все десять банок с оглушительным влажным хрустом разбились, залив пол, дверь и часть моих штанов празднично пахучей массой со стеклами. Продавщица и редкие посетители уставились на меня, дрожащего от ужаса. После долгой паузы, продавщица сухо прокричала – "Нина, иди убери!". Я не стал дожидаться Нины и торопливо, пачкая себя и, без того грязный, февральский асфальт, бежал от позора. Я шёл к дому, понимая, что сейчас самое время сбежать на Северный полюс, но мамин день рождения зависил от этого майонеза и я не мог ее подвести. Бледный, как майонез я рассказал маме о случившемся. Мама не удивилась, выдала мне деньги, чистые авоську и штаны и я пошел в тот же магазин, по тому же вопросу… Почему именно в тот же? Не