Под себя «подстроит»! «Мама и дочка». Только, она ей – не мать и…
Пауза. Все уставились на Егора. Точнее, в его спину. Когда же он, оборвав сам себя, вновь уставился на одну из картин. Теперь, без рамы и просто холст.
– Только не говори, что там еще одна. Только, уже копия! – фыркнул Александр.
– Нет, Ксан. Это… Это что? – изъял полотно из «колонны» парень. – Не похоже на «твое»… Даже, близко.
На белом холсте, без карандашного наброска и «макета». Без «миниатюры», в правом верхнем углу. Было изображено одно лишь пятно. Красное и «кровавое». Почти, «алое»!
Не знающим, вполне могло было показаться, что это и есть кровь. Кровь, размазанная по холсту… С легкими мазками и «примесью» бордовой, «винной». Будто, «венозной крови»… Вместе, с такими же черными, но и еле «уловимых».
А на правом углу самого холста, с «боковины». На небольшом сером металлическом гвозде, висела тряпка. Того же цвета, что и рисунок. Будто, ей и… Рисовали!
Сняв тряпку с импровизированного «крючка», Егор двумя пальцами прокрутил его и охнул. Вместе с остальными, кому попалась на глаза «гравировка». А попалась она – всем. Грязная и «измазанная» краской. Но, все еще, так же, видна. Все так же, «объемная» и «выпирающая»: «А». Это – был его платок. Александра. Который он…
Запах, тонкие «нотки» парфюма, перебили мысли, но вместе с тем, и ответили на оставшиеся вопросы. Разве что, самому блондину. Ведь, это – был тот самый запах, что был и на кофте Софии. Аромат кожи и еще чего-то, что он отдаленно, но мог знать и узнать. Это – не была Роза. Если и могла быть, конечно, то уже давно «выветрилась». Не ее «тьма» и «сила». Не ее «энергия». Нечто иное. «Схожее» с тем, что было в том медведе и в его подушке. Но ведь, они так ее и не «раскрыли». Так и не узнали, что именно давало такой запах. Что было в коже и крови той, кто это и рисовал. В крови Софии!
– Потому, что это и не мое. Это – ее, – кивнул Александр, подтверждая его мысли. И принимая картину из его рук. Тут же, устанавливая ее на пустеющую подставку под холсты, пока все собирались вокруг него. Он же, в это время, вернул тряпку на ее собственное, и законное, место. – Тот самый платок. «Творца поймет, только творец». Когда я спросил ее, что для нее значит ее же «предназначение», она попросила всего ничего… Холст и краски. А краски из спектра: красных, бордовых и черных цветов. Спустя десять-пятнадцать минут, с небольшим… Передо мной – было это. Без карандаша и без кистей. С минимальным количеством воды. А после… После, она попросила прощения… Представляете? А за что? За «испорченную» ткань. Вопросов не осталось! Не считая одного… Главного, для меня. Я спросил про ткань. Почему, именно она и почему именно ей? Она ответила, что: «рисовала сердцем». Все! И в этот момент, вопросы исчезли совсем. Потому, что я не мог. Не «не хотел»! Не мог слышать дальше, ответы на них, какие-либо…
На мгновение показалось, что мир «замер». Как внутри комнаты, так и квартиры, и снаружи ее. Ребята дружно «втыкали» в пол.
И даже пыл Егора. Казалось, только начавший «обороты возгорания»,