меня, сотник?
Сашка промолчал, говорить с живым покойником не было никакой охоты.
– Вы все равно не покинете остров. С моей смертью колдовство исчезнет, и сюда ринутся сотни ночниц, выползет болотная нежить. Я жалею только об одном. О том, что не увижу, как вас будут жрать живьем. Аха-ха-ха-ха!
Сашка сплюнул под ноги.
– Ну, что за жизнь пошла, ни минуты покоя нет. Родина требует героев, а гм-м… рожает вот таких вот уродов. Квет!
– Я, батька.
– В конюшне лошади есть?
– Десятка два в стойлах стоят. А что?
– Все к конюшне. Этот засранец прав. После того как он сдохнет, туго нам придется. Ищите лопаты и заступы, окапывайте конюшню по кругу.
Разделившись, бойцы под освещение горевшего дома, пары зажженных факелов и полной луны рьяно бросились отбрасывать дерн на сторону, окапывая по кругу конюшню.
– Все, – запыхавшись, доложил Кветан. – Круг есть.
– Все внутрь.
Горбыль, не поленившись, прошел по всему кругу, проверяя, нет ли где разрывов. Достал из пришитого к подкладу кармана листок бумаги с надиктованными бабкой Павлой текстами заклинаний.
– Та-ак, не это, не это. Вот оно.
Сашка вздохнул, посмотрел на небо, увидел, как серебрятся в ночном небе облака под светом луны.
– Прости меня, Господи, будем надеяться, что поможет.
Вошел в круг и монотонно стал зачитывать наговор:
– Небу синему поклонюсь, реке улыбнусь, землю поцелую, в росе умоюсь, Срече порадуюсь. Доверюсь вам во всякий день и по всякий час, поутру и повечеру… Поставьте вокруг меня тын железный, забор булатный, от восхода и до заката, от полдня и на полночь. Пусть вырастет он до небес.… Оградите сварожичей от нежити и нечисти, от черного и белого, от русого и двоезубого, от троезубого, от одноглазого и красноглазого, от косого и от слепого, от всякого ворога, да по всякий час. А с поставленного забора всяк недобрый взгляд соскользнет да назад не воротится.
Весь без остатка отдавшись трехкратному повторению заговора, он, только закончив произносить заклинание, ощутил на груди жжение от своего нательного креста. Сунув руку под кольчугу и рубаху, вытащил наружу еще горячий крестик.
– Однако. Глядишь, и поможет-то бабкин наговор.
Зайдя в конюшню, распорядился:
– Двери закрывайте. Забаррикадируйте их вон тем хламом. Всем сидеть тихо, как мышам, быть готовым успокоить лошадей. Всё, ждем.
Снаружи, со стороны горевшего терема, раздался шум глубокого выдоха:
– Вху-уг!
Это сгоравший дом колдуна рухнул вниз, погребая первый этаж под еще не сгоревшей полностью крышей. Кони в стойлах забеспокоились, затоптались на месте в своих денниках. За пределами конюшни явно что-то происходило. Все рассредоточились по огромному, высокому помещению, каждый пытался найти щель в стенах, приникнув к ней, чтобы хоть что-то разглядеть во дворе.
В какой-то момент Горбыль осознал, что колдун погиб, склеил ласты в доме, как говорится, сгорел на работе, туда ему и дорога. Над широким двором, хлопая кожистыми крыльями, пролетела