Герман Юрьевич и рядовой Ахмедов Сеид-ага Габил-оглы. К вечерней проверке должны водрузить.
– Ах, вот как?.. Ну что ж. Так вы, значит, здесь с утра стоите?
– Так точно.
– Та-а-ак… Вот так прямо с х…м и стоите?
– Совершенно справедливо. Стоим вдвоём с моим х. ём.
– О! вы, случаем, не поэт?
– Отнюдь, товарищ младший сержант. Влиянию Евтерпы подвержен в свободное от основной деятельности время. Вообще же я коммерческий директор инвестиционной компании «Балалайкин и сын».
– А вы, позвольте полюбопытствовать, кто: сын или Балалайкин?
Достал, гнида. Чтоб ты лопнул!
– Сие оглашению не подлежит. Коммерческая тайна.
– Понимаю, понимаю… Ну что ж, рад был познакомиться. Засим не смею далее вас задерживать. Сердечный привет супруге.
– Всего наилучшего.
И пошел, горемыка. Ать-два, ать-два. Одна нога деревянная, за спиной рюкзак, а в рюкзаке арбуз, что ли? А может, и мячик от баскетбола где-то сп. дил, я-то откуда знаю – я к нему в рюкзак не лазил. Так и ушел.
Рустам Ильясов
Голос Америки
– Ты виновен в сталинских репрессиях, – сказал однажды голос в голове.
– Почему? – спросил я, вздрагивая от неожиданности. – Нет, почему это?
– Ты думаешь по-советски, – сказал голос.
Чей это был голос? Я не сразу понял – чей. Просто он появился в голове неожиданно и быстро прижился. То он слышался внутри головы как свои мысли, то снаружи как чужие голоса. Он гремел бывало со всей своей силой и пригибал меня к земле, а я шел куда глаза глядят, но голос не отставал от меня, он говорил и во сне, когда я спал в чьей-то бане или стоге сена. Голос этот был Голосом Америки. Не знаю, как они это сделали, но у них получилось, а получилось так – они сказали: «Мы сделали это».
– Слушай, ты должен быть кем надо и как надо, – говорил Голос Америки, – как нам надо. Лично ты будешь неудачником.
– А почему я? – спросил я этот треклятый голос.
– Ты, никто более тебя не подходит на роль неудачника, у тебя морда такая, никто менее тебя не способен жить в нашем свободном обществе. Ты не почувствовал свободу.
– Нет, я чувствовал свободу, – сказал я, пытаясь прервать голос, но его не проймешь.
– Тогда ты не поймешь меня, Америку, чей голос ты слышишь, созданный психовещателями торжества свободы. Чувствуй же себя свободным, ну ты…
– Я, наверное, болею, – сказал я никому.
Потом я долго мучался. Голос Америки не отставал от меня, он все назойливее не давал жить без себя, он заполнял все свободное время и от этого считал себя свободным или свободной, а я этого, признаться, не понимал. И уже в Америке вместо демократической и республиканской партии были две партии несколько иного рода, то есть: партии моджахедов и душманов. А я все слышал этот голос, я не знаю – один я такой или нас много, но этот голос был всей моей жизнью и даже в туалете он рассказывал мне о свободе, которую он как-то так понимал по-своему.
Я плакал от него, и вся моя жизнь была заражена и зависима. И я не понимал кто, что происходило,