сами узнаете – для дѣтей, для него, и вы будете счастливы. Когда вы рожали, простить васъ была самая счастливая минута жизни. Когда вдругъ просіяло у меня въ душѣ… – Онъ заплакалъ. – Я бы желалъ, чтобы вы испытали это счастье. Прощайте, я уйду. Кто-то.
Это былъ онъ. Увидавъ Михаила Михайловича, поблѣднѣлъ. Михаилъ Михайловичъ ушелъ.
– Что это значитъ!
– Это ужасно. Онъ пришелъ, думая, что я несчастна, какъ духовникъ.
– Очень мило.
– Послушай, Иванъ, ты напрасно.
– Нѣтъ, это ложь, фальшь, да и что ждать.
– Иванъ, не говори.
– Нѣтъ, невыносимо, невыносимо.
– Ну постой, ты не будешь дольше мучаться.
Она ушла. Онъ сѣлъ въ столовой, выпилъ вина, съ свѣчей пошелъ къ ней, ея не было. Записка: «будь счастливъ. Я сумашедшая».
Она ушла. Черезъ день нашли[122] подъ рельсами тѣло.
Балашевъ уѣхалъ въ Ташкентъ, отдавъ дѣтей сестрѣ. Михаилъ Михайловичъ продолжалъ служить.[123]
* № 4 (рук. № 5).
NN
Старушка Княгиня Марья Давыдовна Гагина, пріѣхавъ съ сыномъ въ свой[124] московскій домъ, прошла къ себѣ на половину убраться и переодѣться и велѣла сыну приходить къ кофею.
– Чьи же это оборванные чемоданы у тебя? – спросила она, когда они проходили черезъ сѣни.
– А это мой милый Нерадовъ – Костя. Онъ пріѣхалъ изъ деревни и у меня остановился. Вы ничего не имѣете противъ этаго, матушка?
– Разумѣется, ничего, – тонко улыбаясь, сказала старушка, – только можно бы ему почище имѣть чемоданы. Что же онъ дѣлаетъ? Все не поступилъ на службу?
– Нѣтъ, онъ[125] земствомъ хочетъ заниматься. А хозяйство бросилъ.
– Который это счетъ у него планъ? Каждый день новенькое.
– Да онъ все таки отличный человѣкъ, и сердце.
– Что, онъ все такой же грязный?
– Я не знаю. Онъ не грязный, онъ только деревенскій житель, – отвѣчалъ сынъ, тоже улыбаясь тому постоянному тону пренебреженья, съ которымъ его мать относилась всегда къ его[126] изъ всѣхъ людей болѣе любимому человѣку, Константину Нерадову.
– Такъ приходи же черезъ часикъ, поговоримъ.
Гагинъ прошелъ на свою половину.
Неужели спитъ Константинъ Николаевичъ? – спросилъ онъ лакея.
– Нѣтъ, не спитъ, – прокричалъ голосъ изъ за занавѣса спальни.
И стройный широкій атлетъ съ лохматой русой[127] головой и[128] рѣдкой черноватой бородой и блестящими голубыми глазами, смотрѣвшими изъ широкаго толстоносаго лица, выскочилъ изъ за перегородки и началъ плясать, прыгать черезъ стулья и кресла и, опираясь на плечи Гагина, подпрыгивать такъ, что казалось – вотъ вотъ онъ вспрыгнетъ ногами на его эполеты.
– Убирайся! Перестань, Костя! Что съ тобой? —говорилъ Гагинъ, и чуть замѣтная улыбка, но за то тѣмъ болѣе цѣн[ная?] и красившая его строгое лицо, виднѣлась подъ усами.[129]
– Чему я радъ? Вотъ чему. Первое, что у меня тутъ, – онъ показалъ, какъ маленькую тыкву, огромную, развитую