Лев Толстой

Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»


Скачать книгу

сами узнаете – для дѣтей, для него, и вы будете счастливы. Когда вы рожали, простить васъ была самая счастливая минута жизни. Когда вдругъ просіяло у меня въ душѣ… – Онъ заплакалъ. – Я бы желалъ, чтобы вы испытали это счастье. Прощайте, я уйду. Кто-то.

      Это былъ онъ. Увидавъ Михаила Михайловича, поблѣднѣлъ. Михаилъ Михайловичъ ушелъ.

      – Что это значитъ!

      – Это ужасно. Онъ пришелъ, думая, что я несчастна, какъ духовникъ.

      – Очень мило.

      – Послушай, Иванъ, ты напрасно.

      – Нѣтъ, это ложь, фальшь, да и что ждать.

      – Иванъ, не говори.

      – Нѣтъ, невыносимо, невыносимо.

      – Ну постой, ты не будешь дольше мучаться.

      Она ушла. Онъ сѣлъ въ столовой, выпилъ вина, съ свѣчей пошелъ къ ней, ея не было. Записка: «будь счастливъ. Я сумашедшая».

      Она ушла. Черезъ день нашли[122] подъ рельсами тѣло.

      Балашевъ уѣхалъ въ Ташкентъ, отдавъ дѣтей сестрѣ. Михаилъ Михайловичъ продолжалъ служить.[123]

      * № 4 (рук. № 5).

      NN

      Старушка Княгиня Марья Давыдовна Гагина, пріѣхавъ съ сыномъ въ свой[124] московскій домъ, прошла къ себѣ на половину убраться и переодѣться и велѣла сыну приходить къ кофею.

      – Чьи же это оборванные чемоданы у тебя? – спросила она, когда они проходили черезъ сѣни.

      – А это мой милый Нерадовъ – Костя. Онъ пріѣхалъ изъ деревни и у меня остановился. Вы ничего не имѣете противъ этаго, матушка?

      – Разумѣется, ничего, – тонко улыбаясь, сказала старушка, – только можно бы ему почище имѣть чемоданы. Что же онъ дѣлаетъ? Все не поступилъ на службу?

      – Нѣтъ, онъ[125] земствомъ хочетъ заниматься. А хозяйство бросилъ.

      – Который это счетъ у него планъ? Каждый день новенькое.

      – Да онъ все таки отличный человѣкъ, и сердце.

      – Что, онъ все такой же грязный?

      – Я не знаю. Онъ не грязный, онъ только деревенскій житель, – отвѣчалъ сынъ, тоже улыбаясь тому постоянному тону пренебреженья, съ которымъ его мать относилась всегда къ его[126] изъ всѣхъ людей болѣе любимому человѣку, Константину Нерадову.

      – Такъ приходи же черезъ часикъ, поговоримъ.

      Гагинъ прошелъ на свою половину.

      Неужели спитъ Константинъ Николаевичъ? – спросилъ онъ лакея.

      – Нѣтъ, не спитъ, – прокричалъ голосъ изъ за занавѣса спальни.

      И стройный широкій атлетъ съ лохматой русой[127] головой и[128] рѣдкой черноватой бородой и блестящими голубыми глазами, смотрѣвшими изъ широкаго толстоносаго лица, выскочилъ изъ за перегородки и началъ плясать, прыгать черезъ стулья и кресла и, опираясь на плечи Гагина, подпрыгивать такъ, что казалось – вотъ вотъ онъ вспрыгнетъ ногами на его эполеты.

      – Убирайся! Перестань, Костя! Что съ тобой? —говорилъ Гагинъ, и чуть замѣтная улыбка, но за то тѣмъ болѣе цѣн[ная?] и красившая его строгое лицо, виднѣлась подъ усами.[129]

      – Чему я радъ? Вотъ чему. Первое, что у меня тутъ, – онъ показалъ, какъ маленькую тыкву, огромную, развитую