скотина.
Их разделяли всего несколько шагов, но это были шаги из мира нормального в мир зазеркалья, уродливый и жестокий.
Ивана увели.
Елене тоже не дали много времени на сборы.
В комнату без стука, по-хозяйски вошёл какой-то заключенный. Его трепещущие ноздри жадно втягивали воздух.
Женщина неуверенно посторонилась, пропуская зека. Она даже не догадывалась, что тот пытается уловить флюиды секса.
Зек наглым взглядом обшарил её, потом кровать, жадными глазами окинул пустой стол, после чего маленькие глазки разочарованно потухли.
Иван забрал оставшиеся продукты с собой.
«Для своих пацанов», – коротко пояснил он.
– Желатин! Где ты там? Иди сюда! – окликнул кто-то из коридора.
– Иду! – отозвался зек и пошёл к выходу. У двери остановился, развернулся и сказал: – Поторопись, вольняшка. Мне ещё порядок наводить здесь.
– Хорошо, я быстро, – ответила женщина.
Она боялась этого заключённого. Нехорошая аура от него исходила: жестокость, подлость, коварство, способность предать, ударить в спину…
От Ивана она такого не чувствовала.
От него исходила нечеловеческая усталость и животное терпение, когда выдержать можно многое, почти всё, чтобы выжить и вернуться.
Елена уходила по той же пустынной продуваемой ветрами дороге. Долго стояла на конечной остановке, уже собралась идти на станцию через весь населённый пункт пешком, чтобы окончательно не замёрзнуть, но подошёл автобус.
Поезд прибывал только следующим утром. Остаток дня и всю ночь она сидела в холодном и пустом зале ожидания. Когда объявили посадку, Елена возблагодарила Бога за окончание мучений, всё же стыдясь их, понимая, что Ивану труднее несравнимо.
Когда женщина шла к своему вагону, то увидела, как из вагон-зака, прицепленного к хвосту поезда, по одному выпрыгивают этапники, садятся на корточки, ставят перед собой китайские сумки с немудрёными пожитками, кладут на затылки испещрённые наколками кисти рук.
Заключённых окружали конвойные с автоматами и почему-то молчащими, спокойными собаками на поводках. Поодаль стояли два спецавтомобиля – автозаки.
Вместе с Еленой по каким-то делам уезжали ещё несколько человек из местных, да несколько сошли на этой станции.
Этапников было раза в два больше, чем вольняшек.
Она так и не узнала, что Иван избил шныря по кличке Желатин. Тот подглядывал в специально сделанную дырочку, хоть и клятвенно заверял, мол, никакой дырки нет и в помине, а на него наговаривают всякие козлы.
Однако шнырь не только с большой охотой подглядывал, но ещё и мастурбировал при этом.
Ивану настучал другой шнырь. Сделал он это потому, что Желатин, по мнению шныря, спёр у него полпачки чая.
Желатин отправился в медчасть, а Никитин угодил в ШИЗО на пятнадцать суток. И все считали, что он ещё легко соскочил. А могли бы и срок накинуть.
В тесной камере на зарешеченном маленьком окне под потолком намёрз большой кусок льда, стоял собачий холод. На стенах, покрытых