такая живая. Она… – Джо не мог подобрать точного слова, – она особенная.
Хики отошел от дверного косяка.
– Нашел чем будоражить кровь, а? – Он изобразил иголку, вонзающуюся в руку. – Вижу-вижу. – Подойдя, он положил ладонь на шею Джо. – С порядочными-то ты почти и не водился. При нашем деле это немудрено. Она готовит?
– Ну да. – Хотя на самом деле Джо понятия не имел, готовит она или нет.
– Это важно. Не важно, хорошо ли она умеет стряпать, главное, что она вообще хочет это делать. – Хики отпустил его шею и прошагал обратно к двери. – Поговори с этим парнем насчет Питсфилда.
– Обязательно, сэр.
– Вот и молодец. – И Тим направился вниз, в кабинет, который он устроил себе позади кассы казино.
Карл Лаубнер отработал еще две ночи, прежде чем Джо вспомнил, что его надо уволить. За последнее время Джо забыл о нескольких вещах, в том числе о двух деловых свиданиях с Хайми Драго, на которых следовало сбыть хабар после дела в меховом ателье Каршмана. Правда, он все-таки вспомнил о том, что надо подтянуть шестеренки игрового автомата, но к тому времени, когда Лаубнер заступил на свою ночную смену, Джо снова удрал к Эмме Гулд.
После того вечера в чарлстаунском бутлегерском баре они с Эммой встречались почти каждую ночь. Почти. Остальные ночи она проводила с Альбертом Уайтом. Пока Джо удавалось внушить себе, что это положение его просто раздражает, на самом же деле оно быстро становилось невыносимым.
Если Джо был не с Эммой, он мог думать лишь о том, когда он встретится с ней опять. А когда они встречались, им все труднее становилось оторваться друг от друга, теперь это казалось уже попросту невозможным. Если бар ее дядюшки был закрыт, они занимались там сексом. Когда ее родители и братья-сестры отсутствовали в той квартире, где она жила вместе с ними, они занимались сексом там. Или в машине Джо, или в его комнате, после того как он тайком проводил ее наверх по черной лестнице. Или на холодном холме, в рощице голых деревьев с видом на Мистик-ривер. Или в Дорчестере, на холодной ноябрьской скамье с видом на бухту Сэвин-Хилл. Стоя, сидя, лежа, дома, на улице – им было почти не важно как и где. Когда выдавался часок, который они могли провести вместе, они заполняли его всевозможными новыми фокусами и позами – какие только могли изобрести. Но если им выпадало всего несколько минут – что ж, они использовали и эти минуты.
А вот разговаривали они редко. Во всяком случае, не о том, что лежало за пределами их привязанности друг к другу – привязанности, которая казалась им глубочайшей и неодолимой.
Но в светлых глазах Эммы и под ее бледной кожей что-то таилось – словно бы свернувшееся, запертое в клетку. В особую клетку: оно не рвалось наружу, но не пускало никого внутрь. Клетка отворялась, когда она впускала его в себя, и оставалась открытой, пока они были в состоянии продолжать. В такие минуты ее глаза были широко распахнутыми, ищущими, и он видел в них ее душу, и горение ее сердца, и те мечты, которым она предавалась в детстве: они на время срывались с