мою дверь. Эта девица, более сформировавшаяся, чем Сесили, хотя и моложе ее, сочла себя обязанной убедить меня, что достойна предпочтения перед своей сестрой. Я этому легко поверил, судя по огню ее глаз. Опасаясь, остаться в небрежении мужчиной, который мог быть утомлен предыдущей ночью, она развернула передо мной все свои затаенные любовные идеи; она мне рассказала в деталях обо всем, что она умеет, она развернула передо мной все свои доктрины, она обстоятельно изложила все обстоятельства, которые позволят ей стать великой повелительницей в таинствах любви, мысли, которые доставляют ей радость, и способы, которые она использует, чтобы их испытать. Я, наконец, заметил, что она опасается того, что, увидев, что она уже не девственница, я ее в этом буду упрекать. Ее беспокойство мне понравилось, и я развлекся, убеждая ее в том, что требование невинности девушек кажется мне ребячеством, потому что в большинстве случаев оно сводится лишь к наличию некоторых природных признаков. Я высмеял тех, кто затевает по этому поводу ссору.
Я увидел, что моя наука ей нравится, и она доверчиво пришла в мои объятия. Она показала себя во всех отношениях выше своей сестры и торжествовала, когда я ей об этом сказал; но когда она возымела претензию меня насытить, уверяя, что проведет со мной всю ночь без сна, я ей это отсоветовал, указав, что мы на этом потеряем, потому что нежная передышка сна сообразна природе; она согласилась, что пробуждение добавит силы ее огню.
Достаточно насладившись и хорошо выспавшись, мы возобновили праздник утром, и Марина удалилась весьма довольная, когда увидела три дублона, которые в душевной радости понесла своей матери, неутолимой в принятии все более возрастающих обязательств божественного провидения.
Я вышел и отправился получить деньги у Бучетти, не зная, что может приключиться в путешествии в Болонью. Я наслаждался жизнью, но слишком много тратил. Мне оставалась еще Беллино, которая, оказавшись девицей, не должна была счесть меня менее щедрым, чем ее сестры. Вопрос прояснится этим днем, и я должен был окончательно в этом убедиться.
Те, кто утверждает, что жизнь – это последовательность несчастий, хотели бы сказать тем самым, что сама жизнь – это несчастье. Если жизнь – несчастье, то смерть – счастье. Эти люди не писали бы такого, имея доброе здоровье, кошелек, полный золота и удовлетворение в душе, заимев в свои объятия Сесили, Марин и будучи уверены, что в дальнейшем получат и прочих. Такова порода пессимистов, (извини, мой дорогой французский язык), которые могут существовать лишь в окружении нищих философов и лукавых или желчных теологов. Если удовольствия существуют, и если испытывать их возможно только при жизни, жизнь – это счастье. Существуют, впрочем, и горести, и я должен это знать. Но само существование горестей доказывает, что радостей гораздо больше. Я получаю бесконечное наслаждение, когда, находясь в темной комнате, наблюдаю через окно светлые горизонты.
В час ужина я отправился к дону Сансио, которого нашел в одиночестве и очень прилично устроенным: