поев, мы направились к м-м Морен, которая встретила меня с парижской непринужденностью. Она была матерью семерых детей, которых мне представила. Ее старшая дочь, которой было двенадцать лет и которая не была ни красивой, ни дурнушкой, показалась мне четырнадцатилетней, о чем я ей и сказал. Она пошла за книжкой, в которой показала мне записанными год, день, час и минуту ее рождения. Видя такую точность, я спросил у нее, составляли ли ее гороскоп; она ответила, что не нашлось никого, кто мог бы доставить ей это удовольствие. Я заметил, что это никогда не поздно; и Бог знает зачем захотел добавить, что я – тот, кто ей его доставит.
В этот миг вошел Морен, она его мне представила и после обычных вежливостей вернулась к вопросу о гороскопе. Этот человек разумно заметил, что астрология это либо наука, либо ошибка, по крайней мере вызывающая большое сомнение, как он уже давно убедился, но что в конце концов он от нее отказался, довольствуясь несомненными истинами, которые дает астрономия. Валенглар, который понимал в астрологии, дал ему бой; тем временем я скопировал дату рождения м-ль Морен. Ее отец улыбался, целуя ее в голову, и я видел, о чем он думает; но я был весьма далек от мысли его опровергать. Я решил в этот день быть астрологом.
Но вот вошла прекрасная мадемуазель, и ее тетушка обозначила подарок именем Роман-Купье, дочери своей сестры. Она немедленно поведала всем о горячем желании с ней познакомиться, которое она внушила мне в концерте. Та ответила только тем, что покраснела, отдав мне прекрасный реверанс и опустив черные глаза, прекрасней которых я не припомню, чтобы видел. Ей было семнадцать лет, у нее была очень белая кожа, волосы черные, с очень небольшим количеством пудры, интересный рост, превосходные зубы, и на устах грациозная улыбка, скромная и одновременно любезная.
После нескольких общих фраз г-н Морен удалился по своим делам, была предложена игра в кадриль[2], в которой меня постигло невероятное горе в виде проигрыша одного луи. Я нашел в м-ль Роман светлый ум, без притворства, без блеска и какой-либо претензии, ровную веселость и замечательное умение делать вид, что не слышит в репликах слишком лестного комплимента или острого словечка, которого она не могла бы оценить, не выказав осведомленности в том, что должна была бы не знать. Одетая очень просто, она не имела на себе ничего лишнего, что демонстрировало бы некоторый достаток, никаких серег, перстней, часов, лишь черную ленточку на шее с маленьким золотым крестиком. Кроме этого, ничто не мешало мне любоваться ее прекрасной шеей, которую мода и воспитание заставили обнажить лишь на треть, с той же невинностью, что позволяла ей демонстрировать свои ланиты, где розы смешивались с лилиями. Изучая ее поведение, чтобы понять, могу ли я надеяться, я не мог ничего понять; она не делала никакого движения навстречу; она не дала мне никакого ответа таким образом, чтобы подать мне малейшую надежду; но она также не давала ни малейшего повода для отчаяния. Небольшой демарш дал мне однако некоторую надежду. Во время ужина, под предлогом поправить ее салфетку, я слегка пожал ей бедро и не