свой тяжкий крест ликбеза,
Не жалуюсь и не ропщу.
Потерянным в чертополохе
Несу в стихах культурный код.
Не осуждаю тех, кто плохи.
Как пушкинский учёный кот.
То песни заведу о главном,
То в сказке обличу порок.
В своём повествованьи плавном
Мыслитель, если не пророк.
Стихи, как воинов в бойницах,
Расставлю по всему Кремлю…
А сам на созданных страницах
Свернусь в клубок и задремлю.
Кто громко брешит, не кусает
Я видел, как две лаялись собаки,
Желая своим видом дать понять —
Ещё вот-вот и спор дойдёт до драки.
Тогда уже их людям не разнять.
Две шелудивые в грязи дворняги,
Истошно лая, скалили клыки.
Подальше отошли от них бродяги,
Забились по подъездам мужики.
Но ярость уходила в децибелы.
Вперёд качнувшись, пятились назад.
Как всякие рабы, они не смелы.
Беспомощных лишь хватанут за зад.
А пьяный дворник приподнялся с лавки
И кинул палку в шумных кобелей.
Вмиг, заскулив, ретировались шавки,
Столкнувшись с тем, кто больше их и злей.
Я сторонюсь насилия и злобы,
Стараясь обойти любых собак.
Мне в хриплом лае слышатся трущобы.
Когда их свора, то дела – табак.
Как тут не вспомнить президента кредо:
Коль драка неизбежна – первым бей.
А просто грозно лаять на соседа —
Как пугануть на крыше голубей.
Кто громко брешит, вряд ли покусает.
А волкодав матёрый молчалив.
Ни звука он на ветер не бросает.
Но загрызёт того, кто был труслив.
Ночная лира
Прогромыхал в депо трамвай последний.
И «пробок» рассосалась круговерть.
Мне сумрак в мозг закидывает бредни,
Чтобы отсрочить творческую смерть.
Дождь в октябре то хнычет, а то плачет.
Моргают мокрой ночью фонари.
Я за перо берусь – а как иначе
В бессонницу дожить мне до зари?
То ностальгия мне в окно накатит,
То ветер волком воет со двора.
Самоиронии с лихвой мне хватит,
Чтобы марать бумагу до утра.
А где-то в тёплых странах с вечным летом,
Поев и выпив, люди крепко спят.
Там просто невозможно быть поэтом.
И все о тривиальном говорят.
Но тут плутают мысли в полушарьях
И жгут, как автоген, мне мозжечок,
Чтобы наружу выйти в комментарьях,
Слоновым стадом сделав пустячок.
Так русский ум устроен изначально:
Он в мухе может угадать космизм.
То веселиться, то грустить печально,
Что ты в свой век – сплошной анахронизм.
И, книгу взяв, читаешь до рассвета,
В чём сомневались лучшие умы.
В стихах