долго. Затем из глубины усадьбы послышались шаркающие шаги, громыхнул тяжелый засов, калитка открылась, и в проеме показалось старушечье лицо.
– Чево тебе, касатик? – спросило лицо, моргая выцветшими от старости глазами.
– Мне бы с Михаилом Григорьевичем увидеться, – ответил Циммерлинг, стараясь поймать взгляд старухи, смотревшей почему-то ему в грудь.
– А барина-то нету-у, – виновато протянула старуха и сделала попытку закрыть калитку.
– Погодите, погодите, – заторопился Ной Нахманович и придержал дверь. – А где он?
– Оне за границей на излечении, – ответила старуха и снова попыталась закрыть калитку.
– Погодите же! – не давая старой и, очевидно, слепой карге закрыть дверь, взмолился Циммерлинг. – Как долго он за границей?
– Да года три, поди, уже будет, – раздумчиво ответила старуха. – Али четыре… А кто ж его знает!
Ной Нахманович все уразумел. Правда, когда пропал Панченко, в голову стали закрадываться невеселые мысли, а не ловкая ли афера предприятие с кладами речных пиратов? Но он старался гнать прочь все сомнения, да и Вольдемар Аркадьевич совсем не походил на мошенника и проходимца. Благостный такой…
– А… господин Панченко, он дома? – с надеждой спросил Циммерлинг.
– Дома-а, где же им быть-то, – ответила старуха. – При детях оне.
– А с ним мне можно увидеться? – неожиданно заволновался Ной Нахманович. – Пройти можно в дом? Я купец из Казани, Циммерлинг моя фамилия.
Старуха приблизилась к нему, словно принюхивалась, подняла глаза, и Циммерлинг, наконец, встретился с ней взглядом. Затем она сделала шаг, встала на цыпочки и почти вплотную приблизила свое лицо к лицу Циммерлинга, словно собираясь запечатлеть на его челе материнский поцелуй.
– Нет, – ответила она, снова упершись взглядом в грудь Циммерлинга. – Лучше я его тебе, касатик, позову.
Она захлопнула калитку, громыхнула засовами и ушла. Не было ее долго. Наконец, вместе с шаркающими послышались твердые шаги. Калитка открылась, и в проем шагнул молодой худощавый человек приятной наружности.
– Прошу прощения, что не приглашаем вас в дом, – извиняющимся тоном сказал он. – Видите ли, хозяин уехал, и домоправительницей Марфу Ивановну оставил. А она – старый человек, так что…
– Вы Панченко? – не дал ему договорить Циммерлинг.
– Панченко, – удивившись, ответил молодой человек.
– Вольдемар Аркадьевич?
– Нет. Геннадий Аркадьевич. А что?
– И вы домашний учитель детей господина Собакина? – не ответил на вопрос молодого человека Ной Нахманович.
– Именно так.
– Все ясно, – заключил Циммерлинг и потерянно пошел прочь, повернувшись к удивленно глядящему на него молодому человеку разом ссутулившейся спиной.
– А что вам было угодно? – крикнул ему вслед настоящий Панченко.
Циммерлинг не обернулся и не ответил, лишь утомленно махнул