еще никто, Ростовцев. Пустой звук. Там, в Москве, может быть, вы что-то значили. А здесь любой человек начинает с нуля, имейте это в виду.
Гешке рассказывали, что замполит ранен и контужен, вывести его из себя очень легко, и потому Гешка не стал оправдываться, вонзил взгляд в крашеный линолеум и закивал головой. Как только Рыбаков замолк на секунду, Гешка без всякого перехода сказал:
– Мне бы хотелось пойти на засаду. Я инструктор по альпинизму, могу быть полезен в горах.
Замполит ничуть не удивился такой просьбе, кивнул, как бы подчеркивая, что желание Гешки совершенно естественное:
– Это хорошо, что вы стремитесь в бой, но для начала надо выучить девиз соревнования, и не поленитесь вычистить ботинки. Право идти на войну надо заслужить, товарищ Ростовцев. Если хотите, вы еще не доросли до того, чтобы идти с нами в разведку.
Конечно, замполит крутил-вертел Гешке насчет девиза и ботинок. Из числа молодых солдат на засаду не шли только четверо, в том числе и Яныш, который на всех политзанятиях отвечал блестяще и всякие лозунги и девизы в своей тетради записывал красным фломастером. Скорее всего, думал Гешка, Рыбаков пытается убедить в том, что только он, замполит, решает, кого брать, а кого не брать на войну. «Бог с тобой! – мысленно согласился Гешка с таким раскладом. – Делай вид, что ты не хочешь брать меня на боевые, а я буду делать вид, что этому верю».
В те дни Гешка чувствовал себя почти превосходно.
Утром на физзарядке сержант Игушев подтянулся на перекладине пятнадцать раз. Эффектно спрыгнул, отошел на шаг в сторону и сказал:
– Ростовцев, к снаряду!
Гешка подтянулся шестнадцать раз. До десяти Игушев считал вслух, затем замолчал и с деланой озабоченностью уставился в свой блокнот. Отделение дыхание затаило, наблюдая за Гешкой.
Он мог бы и больше подтянуться, но решил, что и шестнадцати достаточно.
Потом бегали по городку со страшной скоростью – сержант прямо как с цепи сорвался. «Не отставать!» – только и орал он. Все ужасно выдохлись, чуть на завтрак не опоздали.
Днем Гурули позвал Гешку к себе, закрыл за ним дверь и вдруг ни с того ни с сего обрушил свою лапищу ему на плечо. Удар был слишком сильным, и Гешка даже вспылил от боли:
– Ты, Витя, озверел?
Гурули неприятно рассмеялся, оскалив крупные белые зубы, снова поднял руку, но на этот раз ласково провел ладонью по Гешкиной голове.
– Больно?.. А вот когда пуля попадает в плечо, то рука до самого локтя немеет, кажется, что она все время мерзнет, даже если жара за пятьдесят. А боль на всю грудь отдается.
– Но при чем тут я? – вроде как в шутку проворчал Гешка, потирая плечо.
– Ты перед кем выпендриваешься? – продолжая показывать зубы, спросил Гурули, и Гешка так и не понял, всерьез он или нет. – Кто ты такой, а? У Игушева два ордена Красной Звезды, в него четыре литра чужой крови влито. И ты ему нос хочешь утереть, салабон?
Вечером рота ушла на засаду. Яныш заступил в наряд, а Гешка забрел на спортивную площадку, чтобы не видеть, как тяжелый от касок, бронежилетов и оружия строй, покачиваясь, пылит по дороге и