чайников со свистком, таскаешь, наверно, полдня.) И за одну смену – не меньше трех бульдозеров. А это значит, что по сотне на рыло.
Но самая малина – овощи-фрукты.
Кубинская картошка (почему-то всегда ярко-фиолетовая) и «апельсины из Марокко» идут бесперебойно круглый год. На огороде под Москвой к началу июня созреет цветная капуста и тополиным пухом покроются стручки зеленого горошка. За Черной речкой зацветет «белый налив» и покраснеет садовая клубника. К середине июля дойдут до кондиции астраханские дыни и керченские ананасы. В начале августа – зарумянятся краснодарские помидоры. А уже к сентябрю – нальются соком кишиневские абрикосы и ашхабадские персики.
Вот, например, пришел из солнечного Самарканда с картины художника Дейнеки виноград. Мы забираемся в отсек – и первым делом раскручиваем троса, потом сволакиваем в рулон точно прилипшее брезентовое покрывало – и дальше просто сидим и, напустив на себя скучающий вид, настраиваемся на предстоящий аврал. Внедрившись в обстановку, бригадир нащупывает необходимый тет-а-тет с сопровождающими (их – мускулистых и загорелых – обычно двое), и сразу же обналичивается контрольная цифра, та самая заветная печка, от которой потом плясать: как правило, она (эта цифра) колеблется где-то между десятью и пятнадцатью (и речь пойдет о количестве подлежащих «экстраприации» ящиков): ведь как-никак у нас бригада коммунистического труда и, значит, повышенные соцобязательства. Узбеки если не совсем дальновидные, то сразу же начинают нервничать. И пока им втолкуешь, что и на чайниках с кастрюлями – точно такие же, как и мы, бледнолицые трудящиеся, которым тоже недостает живительной глюкозы. А в это время технари (как и в моем «Последнем экзамене») со своей профилактикой тоже не дремлют. И чем продолжительнее дебаты, тем больше кишмиша утечет через открытые створки фюзеляжа.
И вот уже к самолету пристраивается защитного цвета фура, и отвоеванные в ожесточенной дискуссии 12 ящиков передаются по живому конвейеру в кузов, и отдельно от них – еще примерно 40, а иногда и все 50 – в знак примирения – уже самим узбекам – для передислокации на колхозный рынок.
А все оставшееся выгружается на телегу, и эта телега напоминает качающуюся по волнам баржу; в нее – похожий на пыхтящий и стреляющий выхлопами игрушечный паровоз – впрягается трактор – и тащит ее, надсадно тарахтя и подпрыгивая, на весовую, а после весовой – все с теми же выхлопами и треском – теперь уже на склад. И сопровождающий теперь остается один, а переброшенный в кузов его напарник еще раз пересчитывает свой калым.
Маневрируя сторожевым катером, загруженная фура, как будто на перекур, бесшумно подчаливает к замаскированному в зарослях крапивы сараю, и на его пороге ее встречает специально назначенный нашим бригадиром дневальный, и наступает самый ответственный момент – сортировка – обычно бригада делится пополам, и одна половина посылается, например, на дыни, а другая – на огурцы, потом те, что уже отстрелялись с оранжевой тыквой, нацеливаются на репчатый лук, а те, что волохались со свеклой, перебрасываются на сельдерей.