«Я и Оно». – Кровь из тебя пьет. Вот, почитай, тут у автора все объяснено.
– Единственное, за что твою мать можно вспомнить добрым словом, это ты, – повторял папа Лете. И в этих словах был искренен. – Вот за тебя – спасибо. Умница и красавица, самая лучшая девочка в мире.
День, когда дочку привезли из роддома на такси, он помнил, как вчера. Роды были трудными, тянулись почти двадцать часов. Но, к удивлению жены, ожидавшей бездушия и хамства районной больницы, врач, принимавшая новорожденную, оказалась душевной и мягкой женщиной, задержалась после окончания рабочего дня и категорически не взяла коробку грильяжа в шоколаде: «Вы сейчас сами должны хорошо питаться». В записке жена сообщила, что хочет назвать дочку в её честь. Но имя у врача оказалось совершенно старорежимное, немодное, а фамилия – Лета. И Летку назвали фамилией.
Изумрудный пупок, складочки, густо намазанные цинковой пастой, длинные ноготки на мизинчиках и постоянный запах укропной воды из крошечного орущего рта. Тогда он сокрушался, что у дочки не мамино лицо. Но сейчас ревниво радовался, что у Леты его черты: тонкий чуть вздернутый нос, русые брови и, главное, узкие бледные губы. Он убил бы любого, кто взглянул на дочь с мыслями, которые тогда, на выставке, одолевали его самого. И никогда не проводил время с юными девочками из суеверного страха, что так же поступит с его дочерью какой-нибудь стареющий папочка, избавляющийся от морщин с помощью виагры и ботакса. Папиной тонус-группой были женщины в районе тридцати. Он старался не давать свой мобильный, либо сообщал второй номер, а наутро помечал его «не отвечать» или удалял одноразовый ночной контакт насовсем. Делать это поручалось Лете.
– Кстати, Летёнок, сотри-ка телефончик, ― усаживаясь в субботу завтракать, просил папа.
Лета брала айфон.
– Кого?
– Как её? Из головы вылетело, ― делая вид, что с трудом вспоминает имя, сообщал папа.
– В жопу тетку! ― давила, хотя требовалось лишь легкое касание, на слово «удалить» Лета. ― Всех в жопу!
И, сотрясая стеклянный стол, грохала кружку с кофе.
– Жопа – слово некультурное, – замечал папа. – Особенно из уст девушки.
– А черножопый из уст архитектора – культурное?
– Ладно, уговорила, чурка, – нежно соглашался папа.
Он понимал, что лелеет в дочке привычку избавляться от использованной обёртки нажатием на кнопку. Но, как страшный сон, вспоминал вспышки её злобы, приступы дрожи и пьяные рыдания, не желал повторения наконец-то прекратившегося ужаса и с целью самосохранения выбирал самые легкие способы покупать любовь единственной женщины его жизни. Да лишь морщился на «некрасивые» слова, которыми Лета весело сопровождала уничтожение личных данных его мимолетных подруг. Впрочем, морщиться папе приходилось не только когда Лета разговаривала. Папин метод воспитания тонкого вкуса, к его великому эстетическому разочарованию, в отношении собственной дочери дал сбой и по другим направлениям.
А