в темно-красных курточках сновали меж столиков, балансируя подносами с напитками и закусками, а метрдотель зорко следил, чтобы все было достойно высокой цены билета.
– Симпатичные… – заметила она. – Я про официантов. Кажется, они очень довольны своей жизнью. Может быть, это море так на них действуют.
– Это в самом деле только так кажется. Их безжалостно гоняют офицеры и пассажирский помощник. А вызывать симпатию – часть их работы: им платят за то, чтобы улыбались.
Меча Инсунса поглядела на него со вновь пробудившимся интересом. Иначе, чем прежде.
– Похоже, вы хорошо осведомлены.
– Уж в этом можете не сомневаться. Но мы говорили о вашем муже. О его музыке.
– Да-да… Я собиралась рассказать, что Армандо любит углубляться в апокрифы, произвольно смешивать разные эпохи. И с бо́льшим удовольствием работает с копией, нежели с оригиналом… То здесь, то там оставляет некие метки, куски, сделанные в стиле и духе Шумана, или Сати, или Равеля… Он примеряет разные маски, доходя почти до пародирования. И пародирует даже то – и главным образом то, – что само по себе уже пародия.
– То есть некий иронический плагиат?
Замолчав, она снова взглянула на него как-то по-особенному. Пытливо и изучающе, будто стараясь проникнуть в самую суть.
– Иногда это называют модернизмом, – смягчил свое высказывание Макс, явно опасаясь зайти слишком далеко.
И предъявил свою фирменную улыбку – улыбку доброго малого, который звезд с неба не хватает и весь как на ладони. Или, как назвала его при встрече Меча Инсунса, «танцора-совершенство». Спустя еще миг она отвела глаза и покачала головой.
– Не путайте, Макс… Он – необыкновенный композитор, вполне заслуживающий своей славы. Он притворяется, что ищет, хотя уже нашел, и делает вид, что пренебрегает деталями, хотя скрупулезнейшим образом разработал их. Умеет быть вульгарным, но даже вульгарность эта – особого свойства. Знаете, тщательно продуманная небрежность в одежде подчеркивает ее изысканность… Вы слышали интродукцию к «Пасодоблю для Дон Кихота»?
– Нет. К сожалению. По части музыки мои познания не простираются дальше бальных танцев. Ну, или почти.
– В самом деле жаль. Тогда вам были бы понятней мои слова. Введение, которое никуда ничего не вводит. Гениальная шутка.
– Для меня это слишком сложно, – искренне признался он.
– Несомненно, – ответила она, в очередной раз окинув его внимательным взглядом. – Да.
Макс стоял, по-прежнему опершись на выкрашенный в белый цвет планшир. Его левая рука находилась в двадцати сантиметрах от ее правой руки, державшей книгу. Жиголо посмотрел вниз, на пассажиров первого класса. Отшлифованная многолетними усилиями выучка позволила ему почувствовать сейчас лишь слабый, смутный намек на злобу. Причем не такую, с которой нельзя было бы совладать.
– И танго, которое мечтает сочинить ваш муж, тоже будет шуткой? – спросил он.
Да, в определенном смысле, ответила она. Но не только. Танго стало настоящим поветрием.