К тому же угодник Син отдавал молитвенные почести не храмовым реликвиям, а развалинам и мертвому озеру – проклятой долине, проклятому городу, проклятым людям, что нашли здесь нежданную смерть. Ужас! Святотатство!
– Множество людей погибло на равнине Иккибу, когда открылись… Врата Бездны, – глухо проговорил, на мгновение запнувшись, Син. – И в городе Алу, что у наших ног, и в городе Эссуту, что на северо-западе от нас, и в городе Кахак, что на юго-западе. И в бесчисленных деревнях. А когда-то в каждом из этих селений жили тысячи семей. Не самых несчастных, смею заметить. И уж точно большинство из них никому не желало зла. Ладно. Садимся. Надо перекусить теперь, на развалинах этого делать нельзя, потом придется терпеть до вечера.
Алиус безропотно присел на выступ скалы, чуть ослабил веревку, захлестнувшую туловище, потянул с плеч вещевой мешок. Черствые лепешки с сыром и вяленое мясо нес он. Конечно, неплохо было бы смочить нехитрую еду глотком терпкого вина или козьего молока (главное, не одновременно), но в долгом пути Син предпочитал вину воду, хотя имелась у него заветная фляжечка, куда же без нее?
– Почему ты прибился ко мне? – спросил угодник парня.
Алиус чуть не поперхнулся. Похоже, Син собрался в один день выговорить годовой запас слов. С того самого дня, когда ошарашенный внезапным землетрясением и появлением трещины на главной кирумской башне оборванный молодой лаэт увидел угодника и попросился к нему в ученики, тот не только не удосужился спросить его о причинах столь странного желания, но даже и не сказал, принимает ли он его в послушание или только разрешает увязаться следом. Нет, Син выслушал сбивчивый рассказ парня о его матери, об отце, о древности рода, и даже почти загибал пальцы, когда Алиус именовал ему собственных предков, начиная едва ли не от сотворения мира, но сам спросил его о чем-то впервые. Хотя еще под остановившимися городскими часами Кирума долго смотрел в глаза бледному от голода и холода лаэту. Тот уже начал переминаться с ноги на ногу, потирать плечи – продувало последними зимними ветрами ветхую куртку насквозь, а угодник все смотрел и смотрел ему в глаза, словно пытался высмотреть что-то важное. Потом кивнул, но не Алиусу, а сам себе, отвел парня в лавку, купил ему простую, но прочную одежду, сапоги, мешок, затем накормил, насыпал в ладонь горсть медяков и пошел по своим делам, предоставив бедолаге возможность отправляться на все четыре стороны или все-таки следовать за избранным им благодетелем.
Алиус пошел за Сином. Стоял в пяти шагах, когда тот останавливался, шел в пяти шагах, когда тот шел. Питался на отсыпанные ему медяки. Потом голодал или ел то, что попадалось в руки. Через полторы недели пути, когда лаэта уже опять шатало от голода, Син остановился у древних ворот Бэдгалдингира и оплатил проход для двоих путников, а потом взял Алиуса за плечо и отвел в ближайший трактир, где во второй раз накормил беднягу, следя, чтобы исхудавший лаэт не получил заворот кишок, после чего вновь отправился