зверские инстинкты и вкусы британской публики, у которой нет теперь цирковых арен для гладиаторов, но взамен им дают специальных корреспондентов. Вы тот жирный, откормленный гладиатор, который выходит из боковой дверки и рассказывает о том, что он будто бы видел. Вы стоите на одной доске с энергичным епископом, любезно улыбающейся актрисой и разрушительным циклопом или с моей прекрасной особой, – и после того вы осмеливаетесь поучать меня, клеймить мои работы! Да я поместил бы на вас карикатуры в четырех газетах, Нильгаи, если бы это стоило того.
Нильгаи поморщился: о подобной возможности он не подумал.
– А пока я возьму вот эту мерзость и разорву ее на мелкие клочки – вот так! – И клочья рукописи полетели под лестницу. – А вы идите себе домой, Нильгаи, ложитесь в вашу холодную, одинокую постельку и оставьте меня в покое. Я тоже собираюсь лечь спать и проспать до завтра.
– Да ведь нет еще семи часов! – заметил Торпенгоу.
– Ну, а по-моему, два часа ночи, – сказал Дик, пятясь к дверям своей комнаты. – Я должен бороться с серьезным кризисом, и не хочу обедать.
Дверь закрылась, и замок щелкнул.
– Ну, что вы прикажете сделать с таким человеком? – сказал Нильгаи.
– Оставим его. Он словно бешеный.
В одиннадцать часов кто-то постучал в двери мастерской.
– Нильгаи еще у вас? – послышался голос из студии. – В таком случае скажите ему, что он мог бы выразить всю свою ненужную болтовню следующим афоризмом: только свободные связаны, и только связанные свободны – и затем скажите ему еще, Торп, что он идиот и я тоже.
– Хорошо. А теперь идите ужинать. Ведь вы курите на голодный желудок.
Ответа не последовало.
V
На следующее утро Торпенгоу застал Дика в густых облаках дыма.
– Ну, милый сумасброд, как вы себя чувствуете?
– Не знаю. Все время пытаюсь выяснить этот вопрос.
– Вы бы лучше принялись за работу.
– Может быть, но к чему спешить? Я сделал открытие, Торп: в моем космосе слишком много Ego.
– Неужели? Что же, это открытие вызвано моими нравоучениями или нотацией Нильгаи?
– Я неожиданно натолкнулся на него сам собою. Да, много, слишком много Ego; ну а теперь я примусь за работу.
Он пересмотрел несколько незаконченных эскизов, натянул новый холст на подрамник, вымыл три кисти, поставил Бинки на пятки манекена, поворошил свою коллекцию старого оружия и амуниции и затем вдруг взял и ушел, заявив, что он достаточно поработал на сегодня.
– Нет, это положительно непозволительно! – воскликнул Торпенгоу. – Первый раз сегодня Дик уходит из дома в ясное утро, когда он мог бы писать. Может быть, он открыл в себе душу, или артистической темперамент, или что-либо одинаково ценное и столь же важное. Вот что выходит из того, что он оставался один в течение целого месяца! Может быть, он уходил из дома по вечерам. Это мне надо знать.
И он позвонил старому управляющему, которого ничто не могло ни удивить, ни встревожить.
– Битон,