отвратительном приспособлении на четырех колесах, с тяжелым навесом для багажа наверху. – Где наш собственный брум-гхари? Этот стучит так сильно, что я не могу разговаривать. Когда я был на железной дороге, прежде чем мы уехали сюда, я видел сахиба Инверарити, который сидел в нем. Он сказал, что это его брум-гхари. А я сказал: «Я подарю вам наш брум-гхари». Я люблю сахиба Инверарити. Он засмеялся, а я спросил его: «А можете вы просунуть ноги в отверстия для вожжей?» Он сказал: «Нет», – и опять засмеялся. А я могу просунуть ноги в эти отверстия, как в окошки. И здесь тоже могу. Смотри! О, мама опять плачет! Я не знал, что этого нельзя делать. Я не буду.
Понч все-таки высунул ноги в окошко, дверца отворилась, и он соскользнул на землю, попав сразу в целый каскад узлов и чемоданов. Экипаж остановился у маленького мрачного дома; Понч съежился и с неудовольствием посмотрел на дом. Он стоял среди песчаной дороги, и холодный ветер щипал Понча за ноги.
– Уедем отсюда, – сказал он. – Здесь нехорошо.
Но мама, папа и Юди также вышли из экипажа, затем оттуда взяли весь багаж и внесли в дом. В дверях стояла женщина в черном и широко улыбалась сухими, потрескавшимися губами. Позади нее стоял мужчина, высокий, костлявый, седой и хромой на одну ногу, а из-за него выглядывал черномазый мальчик лет двенадцати. Понч оглядел всех троих, затем смело пошел к ним, как привык выходить в Бомбее к приходящим к нему играть на веранду.
– Как поживаете? – спросил он. – Я Понч.
Но все занялись багажом, кроме седого господина, который пожал руку Пончу и сказал, что он «славный паренек». Затем Понч забрался на диван в столовой и наблюдал, как кругом бегали и суетились с тяжелыми сундуками и чемоданами.
– Мне не нравятся эти люди, – сказал Понч. – Но ничего. Мы скоро отсюда уедем. Мы нигде не живем долго. Мне хотелось бы только поскорее вернуться в Бомбей.
Желанию этому не суждено было, однако, исполниться. Через шесть дней мама со слезами показывала женщине в черном одежду Понча, что вовсе не нравилось ему.
– Но, может быть, это новая, белая айя, – рассуждал он. – Только почему же я зову ее Антироза,[1] а она не зовет меня сахиб. Она все называет меня Понч, – сообщил он Юди. – Что такое Антироза?
Юди не знала. Ни она, ни Понч никогда не слышали, чтобы кого-нибудь из окружающих называли тетя. Их мир ограничивался папой и мамой, которые все знали, все могли позволить и всех любили, даже Понча и даже тогда, когда он, невзирая на уговоры отца, забивал ногти землей после того, как их только что почистили ему.
Неизвестно, по каким соображениям Понч находил допустимым существование обоих родителей между ним и женщиной в черном с черноволосым мальчиком, хотя не был доволен обоими последними. Ему понравился только седой человек, который выразил желание, чтобы его называли Онклегарри.[2]
Они кивали друг другу головой при встречах, и седой человек показал Пончу маленький корабль с приспособлением, по которому он скатывался вниз и поднимался вверх.
– Это модель «Бриска» – маленького «Бриска».