– это вне самого минимального представления об адекватности. А непереносимые оправы очков! А пассажи касаемо свободы! Впрочем, его, кажется, и отрядили благодаря знанию языка (о, небо!)… Пф, однако отчебучили вчера славно «У Ксавьера», воочию Антуан убедился в удали русских. Это касается не только пития, но сытого и хмельного обаяния, простецкого на первый взгляд, но какого-то надежного шарма. Как неуклюже и вместе ловко он уписывал омаров. А танцы? Сколь залихватски – весь зал был очарован. Между прочим, Мари кокетничала напропалую, – не это ли, вообще говоря, точит? Когда задирали ее бесконечные шашни? – а тут что-то сквозит: флю, хищный прищур, он таковые знал. Кстати, и его язык Мари нравится, она находит провансальский патуа. И русский брал пас, надо отдать ему должное – снюхивались будто собаки. Большевик, мерд…
Петр Васильевич Тащилин – ну, давайте, наконец, поприветствуем земляка – ожидал вне лаборатории на тенистой аллейке напротив замысловатого особнячка, что умещал таковую, под вялое журчание жирандоли отрешенно вертел в пальцах травинку. Погрузнел, обдало сединой – что вы требуете, больше двадцати лет минуло от последнего свидания – однако узнаваем вполне: характерная Петина физиономия времени не подчинялась. Взглянул на трехэтажное, без учета мезонина, строение, это спровоцировало невесомые мысли: «Все-таки насколько они производительны – мизерная по нашим объемам лаборатория, а какие результаты… Антуан экий симпатяга: умница, анархист. Впрочем, я тоже вчера, вроде бы, состоялся в ударе. Черт бы взял Мари – расщекотала». В мотив две молоденькие вертихвостки в длинных пуловерах – Европа стойко отказывалась от лифчиков – громогласно обсуждали некую деталь жизни, Тащилин ненастырно проводил косым глазом. По бордюру фонтана, важно кивая клювом, дефилировал голубь… Вдалеке нарисовался Антуан, махал рукой, распахнутый плащ, связанный шарфом на шее, широко полоскался. «Прекрасный молодой человек (разница возраста не превышала десяти лет)», – в очередной раз подумал Петр и, соорудив широкую улыбку, неторопливо встал. Обнялись, коллега тараторил.
Консьержка, мадам Фурнье, душевно протянула кисть для поцелуя: Петр Васильевич с первого посещения настоял на церемонии, шутливо обосновав страсть к женским рукам: они передают в широком смысле гармонию женщины – у мужчины рот.
– Мадемуазель, – Петр настоял на обращении («Вы юны – не спорьте!»), он усвоил прием: русским сходило практически все, – я понимаю, отчего Антуан так регулярен.
– Ну что, все готово? – войдя в лабораторию, спросил Антуан у Жюльена, вихрастого, юркого ассистента.
– В общем и целом, – ответил тот, крепко пожимая на русский манер руку Петра Васильевича и похлопывая по плечу. С патроном был приметно суше.
Уткнулись в приборы… Через час Антуан откинул голову, заложив одновременно за нее руки.
– Черт бы вас взял, русских, а ведь все шло как по маслу!
Петр Васильевич самодовольно перекосился на кресле:
– Я